Молодечно, 3 декабря. Выполняя полученный приказ, вице-король отправил по направлению к Вильне всю кассу, все экипажи, больных и раненых.
Приблизительно на расстоянии одной мили от Беницы на этот обоз бандой казаков Ланского, состоявшей человек из шестисот, было сделано нападение. Охрана обоза была слишком ничтожна; ее едва хватало на то, чтобы прикрыть одну только часть всей вереницы.
Казаки ворвались туда, где не было вооруженных солдат, но скоро были обращены в бегство и в этот день уже не появлялись.
Однако карета, которая везла двух раненых генералов, Пино и Фонтана, возбудила алчность казаков. Быть может, они надеялись взять в плен выдающихся офицеров; быть может, просто думали захватить богатую добычу, но только несколько казаков под предводительством своих офицеров бросились на карету.
То, о чем я хочу рассказать, может показаться неправдоподобным, но все войска, там находившиеся, видели это собственными глазами. Три стрелка из тех десяти, которые так отличились в Плещенице при стычке с отрядами Ланского, бросились на защиту своих командиров. Они защищали их с поразительной отвагой и энергией, наносили удары с таким остервенением, что заставили нападающих отступить. Об этом подвиге мне рассказывал сам генерал Пино.
Во время однодневного отдыха в Молодечно мы озабочены были тем, как бы достать себе хоть немного припасов. Некоторые, отставшие от своих отрядов, вновь присоединились к нам, и в полках, по-видимому, стал водворяться некоторый порядок, хотя по дорогам еще лежало множество умирающих солдат. Отчаянное положение было и в квартирах у офицеров: один изнемогал от усталости, у другого оказывались отмороженными ноги, и он заранее оплакивал судьбу свою, которая таким образом кидала его в руки русских.
С чинами больше не считались, большинство штаб- офицеров не имело уже своих лошадей, и малейшее недомогание или нездоровье было для них смертным приговором.
Молодечно, 4 декабря. Сегодня утром император приказал Виктору собрать всех отставших и затем присоединиться к другим отрядам. Авангард должен направиться в Марково, а Нею предписано ожидать здесь прибытия Виктора.
В 9 часов утра главную квартиру перенесли в Беницу, а ночью передовые части нашей колонны и главная часть 1-го отряда двинутся в Сморгонь.
Сморгонь, 5 декабря. Сегодня утром, в 8 часов, император покинул Беницу и перенес свою главную квартиру в Сморгонь. Сам он прибыл туда в 1 час дня.
Генерал Гогендорп, военный губернатор Литвы, выехал в Вильну ему навстречу.
В 7 часов вечера император уехал в своей дорожной карете вместе с Коленкуром. На козлах сидел капитан польских гвардейских уланов Вонсович, служивший ему переводчиком, и мамелюк Рустан. Генералы Мутон и Дюрок следовали за ними в санях. Они направились в Вильну с небольшим конвоем неаполитанского кавалерийского отряда под командой герцога Рока Романа, приехавшего с генералом Гогендорпом[31].
Термометр показывал 20 градусов ниже нуля; несколько птиц замерзло на лету, а почва представляла собой гладкую, как стекло, поверхность, по которой нельзя было пройти. Даже те, у которых были еще лошади, не могли ими пользоваться. Чтобы не погибнуть от холода, приходилось слезать и, скользя и падая, тащить за собой лошадь на уздечке.
В воздухе была необычайная тишина, не чувствовалось ни малейшего дуновения, казалось, что все, что живет и движется, не исключая даже ветра, — все окоченело, замерзло, все умерло.
Те из наших солдат, которые до сих пор мужественно боролись с бедствиями и проявляли необыкновенную выносливость, теперь потеряли все свои силы.
Ошмяны, 6 декабря. Термометр показывал уже 24 градуса. Как только уехал император, императорская гвардия совершенно небрежно стала относиться к своим обязанностям и совершенно перестала заботиться о безопасности тех, кто не был самим императором. С отъездом императора исчезло все их мужество и терпение — сила, облегчавшая им дни великих испытаний.
Генералы, полковники, штаб и обер-офицеры относились или без всякого доверия к новому главнокомандующему, или же просто они совсем растерялись от стольких бедствий. Все шли наудачу, руководясь своими соображениями. Инстинкт самосохранения брал верх, и каждый искал спасения только в самом себе и полагался только на свои силы. Вильна! — вот теперь цель наших стремлений, все мысли прикованы к ней. Одно это название, одна уверенность, что мы приближаемся к этому городу, вселяет в нас бодрость. Ночи еще длиннее и еще ужаснее. Вице- король устраивает в Ошмянах свою главную квартиру в одной из церквей. Из его блестящего корпуса осталось каких-нибудь 500 или 600 человек. Полковник 9-го армейского полка Дюбуа и интендант или военный комиссар дивизии Пино съехались со своими женами в Москве, которые нагнали их и, укутанные в меха, следовали все время за ними во время отступления. Из Сморгони они выехали в санях. В Ошмянах полковник и интендант поспешили их встретить и увы! увидели только два трупа.
Ровно Поле, 7 декабря. Среди всех этих ужасов, среди варварских деяний, среди проявлений чудовищного эгоизма я не могу не отметить и самых великодушных и человеколюбивых поступков, свидетелем которых я был. Я видел и то, как солдаты императорской гвардии подбежали к упавшему с лошади интенданту Жуберу и, думая, что он умер, бросились к нему и хотели его обокрасть, и я слышал, как тот слабым голосом просил: «Дайте мне сначала умереть, а потом уже раздевайте меня», — но я видел и то, как солдаты выносили на своих плечах офицеров и как слуги поднимали своих господ с поля битвы.
Тяжелобольные полковник Морони и майор Бастида и смертельно раненый майор Маффеи были взяты велитами на свое попечение. Нужно заметить, что вообще офицеры этого полка были необыкновенно дружны и всегда помогали друг другу, доказывая, какие прекрасные принципы товарищества и братской любви сумел им внушить их бывший полковой командир Фонтанели.
Вот, например, случай. Главный хирург королевской гвардии Филиппи сам страдал сильнейшей лихорадкой и вдобавок был изнурен дизентерией. Но, услыхав, как несколько офицеров взывали о помощи, он кидается им на помощь и, не думая о пулях, забывая о неприятеле, помогает раненым, сажает их в кареты и лишь после этого, с большим трудом, нагоняет свой полк; о нем же никто не позаботился во время его переезда. Когда Филиппи, наконец, появился между ними, он был встречен радостными криками товарищей, которые думали, что его уже нет в живых.
Главная квартира Мюрата устроена была в Медниках. Тень «великой армии» перешла через Ошмяны без всяких остановок и не получила даже раздач. Вице-король, окруженный остатками своего войска, расположился в замке Ровно Поле.
Рукойны, 8 декабря. Мюрат и Бертье выступили сегодня в 11 часов утра в Вильну.
Вильна, 9 декабря. Мы стали биваком в Рукойнах, где уцелели лишь несколько разрушенных хижин и где кругом все завалено было трупами. Виктор ввел в Медники остатки дивизии Луазона и неаполитанской кавалерии и соединил свой отряд с солдатами Нея. Когда мы выступили из Рукойн, нам на пути попадались баварские войска, в беспорядке возвращающиеся из Неменчина. Вид их достаточно опровергал ложно пущенный слух о будто бы одержанной ими победе. Во всяком случае надо сказать им в похвалу, что они все-таки сумели удержать несколько пушек; но орудия тащили такие изнуренные лошади, что это, конечно, не могло долго продолжиться.
Трупы неаполитанских велитов, которых всегда можно было распознать по их богатым, совершенно новым одеждам, показывали нам, что здесь проходил император.
Попадались навстречу офицеры и солдаты всех наций, слепые, глухие и безумные; у некоторых из них оказывались отмороженными уши; они жестоко страдали и от боли кусали себе пальцы.
Вильна представлялась нам якорем спасения; мы надеялись, что там мы, наконец, остановимся, отдохнем и наберемся новых сил.
Эти надежды придавали нам бодрости, и лица наши прояснялись. Наконец-то мы достигли этого города, так давно ожидаемого! Люди, экипажи, пушки, фуры, лоша- ди — все это ринулось взапуски друг перед другом вперед и настолько загородило вход, что вскоре образовалась масса, которая не могла продвинуться ни туда ни сюда. Это смятение и беспорядок напомнили нам переход через Березину. Увы! Надо сказать правду, наши способности настолько притупились, что мы машинально следовали за толпой, без всякой попытки отойти хоть на несколько шагов вправо или влево. Потому-то и произошла такая давка у этих ворот, хотя другие проходы были в это время совершенно свободны.
Целых десять часов подряд в сильнейший 28-градус- ный мороз тысячи несчастных солдат, надеявшихся уже найти здесь спасение, были раздавлены или замерзали, как у ворот под Смоленском или на мостах у Березины. Как описать ужас жителей Вильны, все время хранивших у себя в городе все наши вещи, наших раненых и больных, наш провиант и шесть миллионов денег! Они далеки были от мысли, что наши войска могли подвергнуться таким бедствиям. Вначале они смотрят на нас с удивлением, а затем со страхом. Наконец, они поспешно начинают запираться в своих домах и баррикадировать двери и окна. И надо сознаться, что они правильно поступали, так как изголодавшиеся солдаты и даже офицеры, ворвавшись в город, бегали во все стороны в поисках квартир и провианта. Они стучали во все двери, крича: «Продайте нам хлеба! Нам нужно только хлеба!» Всех лавок, кофеен и трактиров оказалось недостаточно для такого огромного количества покупателей, так что они скоро закрылись. Раздраженные голодом, солдаты настойчиво требовали пищи и с бешенством стали ломать двери, другие же с деньгами в руках бежали за евреями, но последние, несмотря на нашу щедрость, не могли удовлетворить всех наших требований. Тяжело было смотреть на отчаяние бедных жителей, потерявших вдруг всякую надежду и дрожавших при мысли о том, что русские вернутся.
