Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

Главное счастье спасенных будет состоять в том, чтобы увидеть Бога. Не то чтобы они поняли Его; только бесконечность может понять бесконечность; тем не менее, благодаря вливанию божественной благодати, блаженные увидят сущность Бога.139 Все творение, исходящее от Бога, возвращается к Нему; человеческая душа, дар Его щедрости, никогда не успокаивается, пока не воссоединится со своим источником. Так завершается божественный цикл творения и возвращения, и философия Фомы заканчивается, как и началась, — Богом.

Большинство его современников восприняли ее как чудовищное скопление языческих рассуждений, губительных для христианской веры. Францисканцы, искавшие Бога на мистическом пути любви Августина, были потрясены «интеллектуализмом» Фомы, его превознесением интеллекта над волей, понимания над любовью. Многие задавались вопросом, как можно молиться столь холодно-негативному и отдаленному Богу, как Actus Purus из «Суммы», как Иисус может быть частью такой абстракции, что сказал бы святой Франциск о таком Боге или для него. Сделать тело и душу единым целым, казалось, ставило под сомнение нетленное бессмертие души; сделать материю и форму единым целым, несмотря на отрицания Фомы, означало впасть в аверроистскую теорию вечности мира; сделать материю, а не форму, принципом индивидуации, казалось, оставляло душу недифференцированной и впадало в аверроистскую теорию единства и безличного бессмертия души. Хуже всего то, что триумф Аристотеля над Августином в томистской философии казался францисканцам победой язычества над христианством. Разве в Парижском университете уже не было преподавателей и студентов, которые ставили Аристотеля выше Евангелия?

Как ортодоксальный ислам в конце XII века осудил и изгнал аристотелика Аверроэса, а ортодоксальный иудаизм в начале XIII века сжег книги аристотелика Маймонида, так и христианская ортодоксия в третьей четверти того же века защищалась от аристотелика Фомы. В 1277 году по указанию папы Иоанна XXI епископ Парижа издал декрет, клеймящий 219 предложений как ересь. Среди них были три, прямо обвиняемые «против брата Фомы»: что ангелы не имеют тела и составляют каждый из них отдельный вид; что материя является принципом индивидуации; и что Бог не может умножать индивидов в виде без материи. Любой, кто придерживается этих доктрин, заявил епископ, был ipso facto отлучен от церкви. Через несколько дней после этого указа Роберт Килвардби, один из ведущих доминиканцев, убедил магистров Оксфордского университета осудить различные томистские доктрины, включая единство души и тела в человеке.

Фома был уже три года как мертв и не мог защищаться; но его старый учитель Альберт поспешил из Кельна в Париж и убедил доминиканцев Франции встать на сторону своего собрата. Францисканец Уильям де ла Маре вступил в бой с трактатом под названием Correctorium fratris Thomae, в котором Томас был прав по 118 пунктам; а другой францисканец, Джон Пекхэм, архиепископ Кентерберийский, официально осудил томизм и призвал вернуться к Бонавентуре и святому Франциску. Данте вступил в список, сделав модифицированный томизм доктринальной основой «Божественной комедии» и избрав Фому проводником по лестнице в высшие небеса. После полусотни лет войны доминиканцы убедили папу Иоанна XXII, что Фома был святым, и его канонизация (1323) дала победу томизму. После этого мистики нашли в «Сумме140 самое глубокое и ясное изложение мистико-созерцательной жизни. На Трентском соборе (1545-63) «Сумма теологии» была возложена на алтарь вместе с Библией и Декреталиями.141 Игнатий Лойола наложил на орден иезуитов обязательство преподавать томизм. В 1879 году папа Лев XIII, а в 1921 году папа Бенедикт XV, хотя и не объявили труды святого Фомы свободными от всех ошибок, сделали их официальной философией католической церкви; и во всех римско-католических колледжах эта философия преподается и сегодня. Томизм, несмотря на то, что у него есть критики среди католических богословов, в наше время обрел новых защитников и теперь соперничает с платонизмом и аристотелианством как один из самых прочных и влиятельных сводов философской мысли.

Тому, кто стоит на плечах последних 700 лет, не составит труда указать в работах Аквинского те элементы, которые плохо выдержали испытание временем. То, что он так много опирался на Аристотеля, является одновременно и недостатком, и заслугой: в этой степени ему не хватало оригинальности, и он проявил смелость, которая расчистила новые пути для средневекового ума. Тщательно следя за прямыми и точными переводами, Фома знал философские (не научные) труды Аристотеля более основательно, чем любой другой средневековый мыслитель, за исключением Аверроэса. Он охотно учился у мусульман и иудеев и относился к их философам с самоуверенным уважением. В его системе, как и во всех философиях, не согласующихся с нашей, есть тяжелый балласт бессмыслицы; странно, что столь скромный человек так подробно писал о том, как ангелы знают, и каким был человек до грехопадения, и каким был бы род человеческий, если бы не разумное любопытство Евы. Возможно, мы ошибаемся, считая его философом; он сам честно называл свою работу теологией; он не претендовал на то, чтобы следовать за разумом, куда бы он его ни привел; он признавался, что начинает с выводов; и хотя большинство философов так поступают, большинство осуждает это как измену философии. Он охватил более широкий диапазон, чем любой мыслитель, кроме Спенсера, осмелился повторить; и в каждую область он привнес свет ясности и спокойный нрав, который избегал преувеличений и стремился к умеренной середине. Sapientis est ordinare, говорил он, — «мудрый человек создает порядок».142 Ему не удалось примирить Аристотеля и христианство, но в этой попытке он одержал эпохальную победу для разума. Он привел разум в качестве пленника в цитадель веры; но своим триумфом он положил конец эпохе веры.