У Пришвина много читателей. И число их с каждым годом будет расти. Мир, открытый этим человеком для нас, может быть, одно из самых больших и нужных человеку открытий в последние пятьдесят лет. И лучшая наша благодарность писателю, лучшая память о нем — открытая книга на нашем столе.
Вот и все, что я разыскал о Пришвине в записных книжках. Люди живут и умирают. Переживают людей деревья, хорошие дела, хорошие книги и хорошие песни. А к живущим каждый год приходит «весна света, весна воды, весна травы».
Сейчас по земле идет весна света, время, когда просыпаются лучшие наши надежды.
Фото В. Пескова и из архива автора.
7 марта 1965 г.
Учительница сказала: «Нарисуйте гриб». Первоклассники рисовали. И он рисовал. Учительница с интересом разглядывала листок, а потом вызвала мать и стала расспрашивать, кто его учил рисовать. Это было давно, и жизнь вполне могла получиться так, что он стал бы художником. Он и теперь держит в доме краски и кисти, мольберт и толстые книги по искусству, дружит с художниками, для жилья своего сам написал картины. Но жизни угодно было распорядиться так, что он стал космонавтом.
Речь идет о космонавте Леонове Алексее. Кто он, неизвестный вчера и известный сегодня всему миру?
Вот биография человека, записанная с его слов неделю назад.
Ему тридцать лет. Родился в селе Листвянка, в Сибири, в семье шахтера. Позже отец его, Архип Алексеевич, работал электрослесарем и зоотехником. Последние семнадцать лет семья живет в Калининграде.
У Леоновых девять детей. Шесть дочерей и три сына. Алексей был предпоследним ребенком. Все дети живы, все стали на ноги. У матери, Евдокии Минаевны, — материнский почетный орден.
Не считая способностей к рисованию, Алексей рос обычным «средним» ребенком, не огорчая и не радуя особенно учителей, не вызывая каких-либо особых надежд у родителей.
«Любил строить модели. Строил самолеты, корабли, паровозы». Может быть, эта страсть заставила после школы пойти в училище летчиков.
Стал летчиком-истребителем. Он был хорошим летчиком, потому что полюбил службу в небе и потому что в характере уже появилась привычка: если взялся что-либо делать, надо хорошо делать. Успехи летчика были заметными, и ему предложили: «Хотите летать на новой технике?»
Он не знал еще, что новая техника — это ракеты, но ни секунды не колебался.
Осенью 1959 года в Москве встретились все, кто готовился к полету в космос. Многие имена мы уже знаем. Пять лет назад эти люди знакомились, приглядывались друг к другу. То были тревожные дни перед большой Неизвестностью. Как всегда, в группе нашелся веселый парень. Остроумные шутки, стенная газета с неожиданным для суши названием «Нептун», которую он начал выпускать, обаятельный вид светловолосого лейтенанта сделали его общим любимцем в отряде.
А подружился он с Гагариным. Лейтенант Гагарин. Лейтенант Леонов. Время не сделало трещины в этой дружбе. Сходство характеров — основа их отношений. Оба оптимисты, оба трезво глядят на жизнь, оба способны со стороны поглядеть на себя и правильно оценить поступки, способны друг другу сказать самую жесткую правду. Оба коммунисты. Оба шли к одной цели. Это, конечно, случайность, но и космические судьбы друзей сложились похоже.
Гагарин первым шагнул от Земли в космос. Леонов первым в космосе вышел из корабля.
Дочка рисует. Снимок сделан в канун отъезда на космодром…
* * *
Накануне отъезда на космодром я поехал к нему. Как вы думаете, за каким делом застал космонавта?
Он открыл дверь, держа в руках кисти. На столе разостлан рулон бумаги. Большая синяя надпись «Нептун» уже просохла. Алексей рисовал орнамент из берез и весенней воды. — Пять лет тяну эту лямку. Ты уже сколько в газете?.. Ну, тогда у меня журналистская практика больше: я уже двадцать лет выпускаю стенные газеты…
Он поругивал «Нептуна», но это было ласковое ворчание. «Нептун» — его детище. Он родился из желания развлечь, развеселить товарищей в первый месяц знакомства и стал потом партийным делом космонавта Леонова.
Это не стенная газета «к праздникам». Это газета, которой космонавты во многом обязаны воспитанием и поведением. В ней, кроме веселых шуток, всегда наготове острый трезубец, и совсем невеселая штука попасть на суд «Нептуна». Попадали и Титов, и Гагарин. Попадали и до полета, и после полета — «Нептун» работает без оглядки на славу. Насмешки и трезубец «Нептуна» — хорошее лекарство от всех болезней в отряде. Вот почему газета аккуратно выходила и во время занятий, и после лесной охоты, парашютных прыжков, и даже на космодроме за день до старта. И теперь редактор-энтузиаст спешил выполнить партийное поручение, хотя до отлета на космодром оставалось двенадцать часов…
Мы говорили. А когда умолкали и когда переставал шуршать карандаш по бумаге, в комнате с разных сторон слышалось тиканье.
— Часы?
— Почти два десятка. Друзья, наверное, в отместку за мои шутки в дни рождения дарят часы. Даже морские на стенку добыли…
Мольберт с чистым холстом в раме.
— Напишешь, когда вернешься?
— Может быть. Напишу по памяти, что увижу.
Совсем чистый холст. И краски рядом.
Он смешает эти краски и положит на холст.
Мы увидим картину. Которую он принесет в памяти…
Охотничьи ножи, ружье, книги, альбомы для зарисовок — все это останется дома. Нет, карандаши и альбом кладет в чемодан вместе с рубашками и какой-то книгой. Продолжает шутить. Но я еще не видел его таким собранным, сосредоточенным. Я помню его на охоте под Ярославлем — фонтан шуток по случаю погони за зайцем. На космодроме, когда провожали Быковского и Терешкову, он много шутил. Возле самой ракеты с его помощью журналисты сочинили смешное напутствие улетавшим. Он единственный на космодроме мог позволить шутку по адресу Главного. Его шутки не обижали. Это были улыбки доброго и умного человека. Мы, журналисты, полюбили его и очень желали счастливо дойти до старта…
Он собирается. Маленькая дочка кладет ему в чемодан свой, еще не просохший рисунок — красную лошадь.
— Алеша, как ты сам думаешь, какая черта в твоем характере самая главная?
С минуту не отвечает, шуршит газетной бумагой над чемоданом:
— Ты знаешь, попади на необитаемый остров, я умер бы оттого, что там нет людей. Не могу без людей. Это, пожалуй, самое главное…
«Так я представляю себе первые дни в космосе», — написал космонавт Алексей Леонов на обратной стороне этого рисунка, который он сделал для «Комсомольской правды» за несколько дней до старта.
* * *
Год я не виделся с Алексеем. Он не был почему-то на старте Комарова, Феоктистова и Егорова. Потом он куда-то исчез из космического городка, потом все космонавты были на карантине по случаю гриппа.
— Здоровье не ставило ножку?
— Вот сейчас испытаешь.
Возня с падением на ковер. Потом разговор за столом.
— Многим кажется: теперь почти всякий здоровый мог бы лететь…
— До полета мне трудно судить. Все-таки думаю: заблуждение. Сутки-другие, может быть, и с малыми тренировками выдержать можно.
Но долго, если работать, да если из корабля выходить… Подготовка нужна большая…
Но чтобы самый первый, самый простой шаг был бы успешным, вот что пришлось космонавту проделать в последний год. На листке бумаги Алексей пишет цифры. «Велосипед -1000 километров, кроссовый бег — 200 километров, лыжи — 250 километров. Батут, колесо, баскетбол, хоккей, волейбол, теннис, парашют, водные лыжи, специальные упражнения. И каждое занятие по многу десятков раз. Надо признаться — вот так уже сыт подготовкой. Но убежден: все это вот так нужно и для первых шагов, и дальше. Человек должен быть самым надежным звеном в космическом эксперименте».
— А самый корабль? Его хорошо знаешь?
— Знаешь… Сначала был деревянный макет. Я в него входил, как в настоящий корабль, и выходил из него «в космос». Каждая скоба, каждая гайка, каждое место прибору определялись при консультации с космонавтами…
Однажды я говорил с одним из конструкторов корабля. Вот что он рассказал: «Алексей удивительно находчив и сметлив. Каждое его предложение оказалось дельным и нужным. Он мог бы, наверное, стать хорошим конструктором… Последние испытания проходили при условиях, приближенных к космосу. Главный и Алексеем, и кораблем остался очень доволен».
* * *
Прежде чем попрощаться, я спросил, какую книгу он положил в чемодан. Алексей оживился, достал эту книгу, и мы еще полчаса просидели, листая страницы.
— Это любимая… Не могу точно сказать, за что именно нравится. Два года назад прочитал и все время потом беру, открываю, как стихи, в разных местах. Особенно тянет к ней вечером, после усталости и когда один остаешься.
