Какая примечательная подробность! Олигархи хорошо знали чего стоят (в прямом и переносном смысле слова) их политические противники. Это была пощечина Афинской демократии, вполне ею к тому времени заслуженная. Фукидид продолжает: "Таким образом, совет пятисот, уступая силе без всяких возражений, покинул помещение. Остальные граждане также не оказывали сопротивления и хранили полное спокойствие. Затем «четыреста» разместились в здании совета и тотчас выбрали из своей среды пританов по жребию; потом совершили обычные при вступлении в должность молебствия и жертвоприношения богам. Вскоре они отменили большую часть мероприятий демократического правительства… и вообще стали самовольно управлять городом. Некоторых из своих противников они предпочли устранить и казнить, других бросили в темницу, третьих, наконец, отправили в изгнание…".(VIII, 70) Слух об олигархическом перевороте в Афинах доходит до афинского флота, приукрашенный подробностями о преследованиях демократов, в том числе родственников тех, кто находится у Самоса. Во главе с триерархами Фрасибулом и Фрасилом моряки и воины устраивают сходку, клянутся восстановить демократию, смещают прежних стратегов и выбирают новых. В том числе и Алкивиада — в расчете на то, что он обеспечит им поддержку Тиссаферна. Увидев, что в Афинах олигархи прекрасно обошлись без него, Алкивиад легко меняет фронт и, завершив круг, опять становится поборником демократии. Военный опыт и заслуги ставят его во главе флота. Моряки хотели немедленно плыть в Афины, но Алкивиад удерживает их. Уход флота означал бы не только потерю ионийского побережья, но и Геллеспонта, а следовательно — прекращение подвоза черноморского хлеба в Афины. Под командованием Алкивиада афиняне отплывают на север, где в течение двух лет овладевают городами Кизик и Византий на Геллеспонте, а также многими городами во Фракии. Успехи демократически настроенного флота вселяют новые надежды в афинских демократов и вызывают раскол в лагере олигархов. Фукидид следующим образом описывает начало кризиса олигархического правления: "… большинство граждан воспрянуло духом; ведь эти люди против воли примкнули к олигархам и с радостью воспользовались бы возможностью отделаться от них, не подвергая себя опасности. Поэтому недовольные начали собираться на сходки и резко критиковать правительство. Вождями недовольных были даже некоторые стратеги и лица, занимавшие высокие посты в правительстве олигархов, такие как Ферамен (и др.)…".(VIII, 89) Однако Фриних, Писандр, Антифонт и другие намерены удержать свои позиции. Они отправляют тайное посольство в Спарту и одновременно приказывают строить укрепления в Пирее — будто бы от спартанцев, а на самом деле для себя. В случае народного возмущения в городе, вожди олигархов предполагают занять эти укрепления, захватить продовольственные склады и дожидаться выручки из Спарты. Ферамен разоблачает их планы. На рынке при полном скоплении народа неизвестным убит Фриних. Убийца скрылся. Мятежные речи звучат громче. Демократы осмелели — ведь где-то не очень далеко находится Алкивиад с флотом. Толчком к контрперевороту послужило выступление гоплитов, которые строили укрепления в Пирее. Они арестовывают своего командира — стратега Алексикла и начинают вместе с демократически настроенными жителями Пирея разрушать то, что было построено. Посланный чтобы их урезонить, Ферамен преднамеренно подливает масла в огонь. События развиваются в ускоренном темпе. Афиняне точно очнулись. Фукидид пишет: "На следующий день «четыреста», хотя и сильно встревоженные собрались в здании совета. Гоплиты же в Пирее отпустили схваченного ими Алексикла и, разрушив укрепления, отправились в театр Диониса близ Мунихии. Там они с оружием в руках устроили народное собрание. Затем, приняв решение, немедленно выступили в город, где выстроились у храма Диоскуров, готовые к бою. Здесь к ним явилось несколько уполномоченных от «четырехсот». Они стали заговаривать с каждым гоплитом в отдельности, пытаясь убеждать казавшихся более благоразумными сохранять спокойствие и сдерживать остальных. Они уверяли также, что "пять тысяч" в скором времени будут непременно назначены и имена их обнародованы и затем из их среды будут по очереди избираться (по усмотрению самих "пяти тысяч") «четыреста». До этих пор уполномоченные призывали их не губить город и не предавать его врагам. Между тем вся масса гоплитов, когда многие горожане начали их уговаривать, стала спокойнее, чем раньше, и обратила свои мысли на опасное положение города. Сошлись, наконец, на том, чтобы созвать Народное собрание в театре Диониса в определенный срок и уладить споры".(VIII, 93) В те дни произошел захват Эвбеи спартанцами. Они легко разбили малую эскадру, которую афиняне смогли отрядить для защиты острова. Это вызывает страшное смятение в городе, так как Эвбея в значительной степени обеспечивала Афины продовольствием. Для защиты Пирея кое-как комплектуют экипажи 20 кораблей. Горожане сходятся на прежнем месте своих собраний холме Пникс. Совет четырехсот упразднен. Власть (в принципе) передается "пяти тысячам", но жалованье за исполнение государственных должностей, по-прежнему, решают не платить. Учреждены различные комиссии для пересмотра законов и подготовки проекта нового государственного устройства. Алкивиада решено официально вернуть из изгнания. Писандр и другие главари олигархов бегут к спартанцам в Декелею. Позиции Ферамена при таком повороте событий, наоборот, укрепляются. По своему характеру образовавшаяся в это время политическая система является чем-то средним между демократией и олигархией. Впрочем, это среднее вскоре начинает смещаться в сторону прежней формы демократии. В 410 г. восстановлен выборный по жребию Совет пятисот. Возобновляется выплата жалованья судьям и гражданам, избранным для исполнения государственных должностей. Так завершается, наверно, первая в истории, революция. Летом 408 г. после победоносной военной кампании Алкивиад во главе флота возвращается в Афины. Вот как описывает это возвращение историк Диодор (I в.): "Афинские стратеги вместе с флотом и добычей поплыли в Афины, совершив блестящие подвиги во славу отечества. Их встретил весь народ, ликуя по поводу их успехов. Кроме того в Пирей сбежалось много иностранцев, а также детей и женщин. Действительно, возвращение стратегов представляло собою чрезвычайное зрелище: они вели за собой не менее двухсот взятых в плен судов и огромное количество пленных и добычи; их собственные триеры были тщательно разукрашены золоченым оружием, венками, добычей и всяким другим убранством. Огромные толпы сбежались к гаваням посмотреть на Алкивиада, так что весь город совсем обезлюдел, даже рабы проявили не меньшую горячность, чем свободные. Действительно, к этому времени этот человек окружил себя ореолом, и господствующие (в смысле состоятельные — Л.О.) элементы в Афинах считали, что наконец-то им удалось найти человека, способного открыто и смело противостоять демократии; низшие же слои думали, что он будет их наилучшим соратником, с беззаветной решимостью будет потрясать основы государства и будет опорой нуждающихся… Одним словом, почти все были о нем очень высокого мнения и думали, что вместе с его возвращением к ним придет и удача в делах; кроме того, они надеялись, что точно так же, как лакедемоняне взяли верх, когда он стал их соратником, и они снова станут преуспевать, заполучив в союзники этого мужа. Когда флот причалил к гавани, вся толпа устремилась к кораблю Алкивиада; когда же последний сошел на берег, все приветствовали его, радуясь одновременно и его успехам и его возвращению. Обратившись с ласковым приветом к толпе, он созвал Народное собрание; здесь он выступил с длинной речью по своему собственному делу и так расположил к себе толпу, что все признали государство виновным в вынесенных против него постановлениях; поэтому ему было возвращено его конфискованное имущество, были брошены в море стелы, на которых был вырезан обвинительный акт и другие вынесенные против него решения; далее было постановлено, чтобы Евмолпиды (жрецы — Л.О.) уничтожили проклятья, которые они произнесли против него в то время, как он был обвинен в кощунственном оскорблении мистерий. Наконец, его назначили стратегом с неограниченными полномочиями — как над сухопутными, так и над морскими силами, вверив ему все войско. Другие стратеги были выбраны по его указанию".(XIII, 68) Могло бы показаться, что афиняне обрели себе нового незаурядного лидера. Однако славе и влиянию Алкивиада суждено было просуществовать всего лишь немногим более года. Вскоре после возвращения, флот под его командованием вновь отплывает из Афин с целью вернуть в состав империи ряд островов Ионии, освободившихся от афинского господства. Афиняне с нетерпением ждут победных реляций. Их не последовало, и, с уже знакомой нам быстротой, восхищение толпы сменяется недовольством. Плутарх пишет по этому поводу: "Если бывали люди, которых губила собственная слава, то, пожалуй, яснее всего это видно на примере Алкивиада. Велика была слава о его доблести и уме, ее породило все, совершенное им, а потому любая неудача вызывала подозрение — ее спешили приписать нерадивости, никто и верить не желал, будто для Алкивиада существует что-либо недосягаемое: да, да, если только он постарается, ему все удается! Афиняне надеялись вскоре услышать о захвате Хиоса и вообще всей Ионии. Вот откуда и возмущение, с которым они встречали известия о том, что дела идут не так-то уж быстро, не молниеносно, как хотелось бы им".(Алкивиад, XXXV) Осенью 407 г. в Афины пришло известие о поражении флота. Дело было пустяковое. В то время персы, обеспокоенные успехами Алкивиада, помогли спартанцам снарядить новый флот. Эскадра под командованием Лисандра приплыла к ионийскому побережью. При появлении афинского флота она укрылась в Эфесской гавани. Афиняне расположились неподалеку — снова у острова Самос. Несмотря на недавние громкие победы, афинская казна опустела, и Алкивиаду нечем платить жалованье гребцам. Он отправляется в прибрежные, уже покорные Афинам города собирать дань, а командование флотом поручает кормчему своего корабля, Антиоху. Тот самовольно ввязывается в небольшое морское сражение с Лисандром у Эфеса и теряет 15 кораблей. Алкивиад, вернувшись, старается взять реванш за это поражение, но ему не удается выманить Лисандра из гавани. Этим немедленно воспользовались завистники и враги Алкивиада. Главный из них, Фрасибул, еще будет играть важную роль на заключительном этапе нашей истории. Поэтому есть смысл приглядеться к образу его действий уже сейчас. По свидетельству Плутарха: "Тогда Фрасибул, сын Фрасона, один из тех, кто, ненавидя Алкивиада, служил под его началом, уехал в Афины, чтобы выступить с обвинениями. Стараясь озлобить афинян, он утверждал в Собрании, будто Алкивиад потому погубил все дело и потерял суда, что с унизительным легкомыслием распорядился своими полномочиями, передав командование людям, которые заняли при нем самые высокие посты благодаря лишь умению выпивать и матросскому бахвальству, передал для того, чтобы самому беспрепятственно наживаться, плавая куда вздумается, пьянствовать да распутничать с абидосскими и ионийскими гетерами, — и все это когда стоянка вражеских судов совсем рядом!.. Народ поверил врагам Алкивиада и, желая выразить ему свое нерасположение и гнев, избрал новых стратегов".(Там же, XXXVI) Алкивиад отстранен от командования. Считая за лучшее в Афины не возвращаться, он уезжает во Фракию, где поселяется как частное лицо. Тремя годами позже тираны, захватившие власть в Афинах, подошлют к нему убийцу, и он умрет на руках последовавшей за ним в изгнание гетеры Тимандры. Читатель, познакомившийся с полной измен биографией этого блестящего авантюриста и себялюбца, вряд ли питает симпатию к Алкивиаду. И все же он, вероятно, должен недоумевать по поводу легкомыслия афинского демоса. Во второй раз, по одному навету, даже не потрудившись проверить справедливость выдвинутых обвинений, народ смещает своего лучшего полководца. Во всяком случае, Плутарх недоумевал. А по его свидетельству и сами афиняне спустя несколько лет, уже после падения демократии: "… сокрушались, перечисляя свои заблуждения и промахи, и самым непростительным среди них признавали вторую вспышку гнева против Алкивиада. И верно, ведь он ушел в изгнание без всякой вины, меж тем как они, рассердившись на его помощника, постыдно лишившегося нескольких кораблей, куда более постыдно лишили государство самого опытного и самого храброго из полководцев".(XXXVIII) В связи с этим встает естественный вопрос: как отличить свободное волеизъявление народа, которое выше я назвал его суверенным правом при демократии, от слепой безответственности разъяренной толпы? В спокойной обстановке, выслушав аргументы за и против какого-либо решения, народ способен проявить "коллективный здравый смысл", но в состоянии исступления он может совершать бессмысленные и порой самоубийственные поступки. Вот здесь и должны в полную силу заработать "механизмы торможения". Во-первых, закон, неукоснительно требующий предварительного обсуждения любого решения в Совете лучших представителей народа, а, во-вторых, авторитет лидера демократии. Напомним уже цитированный отзыв Плутарха о Перикле: "В народе, имеющем столь сильную власть, возникают, естественно, всевозможные страсти. Перикл один умел искусно управлять ими, воздействуя на народ главным образом надеждой и страхом, как двумя рулями: то он сдерживал его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободрял и утешал его…". В эпоху разложения демократии оба тормоза были утрачены. Мы приближаемся к концу нашей истории. Но прежде посмотрим, как выглядит Афинская демократия в описываемый момент времени. Для этой цели привлечем свидетельства очевидцев — драматических поэтов того времени. Хотя, согласно традиции, сюжетами трагедий служили древние мифы, их обличительный накал был адресован современникам. В 409 году поставлена трагедия Софокла «Филоктет». Ее действие относится к концу Троянской войны. Согласно прорицанию, чтобы овладеть Троей, надо под ее стены доставить Филоктета, друга Геркулеса, которому великий герой Греции, умирая, оставил свой лук и отравленные стрелы. Между тем, еще по дороге в Трою, греки, по совету Одиссея, бросили Филоктета на пустынном острове. Беднягу ужалила ядовитая змея, и от раны шло невыносимое зловоние. Теперь тот же Одиссей с сыном героя Ахилла, Неоптолемом, возвращается на остров, чтобы силой или хитростью захватить Филоктета. Ко времени постановки трагедии ложь и обман уже стали в Афинах привычными средствами политической борьбы, особенно в устах легко менявших фронт вождей демоса. Об этом иносказательно и говорит Софокл. В его трагедии матерый лис — Одиссей искушает честолюбивого юношу Неоптолема и одерживает легкую победу над его стыдливостью: "Одиссей — … Ты, знаю, сын мой, не рожден таким, Чтоб на обман идти и на коварство, Но сладостно… торжествовать победу! Решись!.. Вновь станем честными… Потом… Забудь же стыд, — всего на день один Доверься мне… а после почитайся Весь век благочестивейшим из смертных!" (79–85) Неоптолем сначала предлагает захватить Филоктета не обманом, а силой. Он даже произносит возвышенную сентенцию: "Неоптолем — … Царь, честно проиграть Прекраснее, чем победить бесчестно". (95) Но в последующем диалоге быстро капитулирует:
