"Одиссей — О сын Ахиллы, в юности и я Не скор был на язык и скор на дело Но опытнее стал и понял, в мире Не действия всем правят, а слова. Неоптолем — Но ты же мне приказываешь — лгать! Одиссей — Ты должен Филоктета взять обманом…………………………….. Неоптолем — Но не считаешь ты, что ложь — позор? Одиссей — Нет, — если ложь бывает во спасенье. Неоптолем — Ты не краснеешь сам от этих слов? Одиссей — Коль виден прок, так действуй, не колеблясь. Неоптолем — Какой мне прок, что он вернется в Трою? Одиссей — Пасть может Троя от его лишь стрел. Неоптолем — Как?.. Стало быть, не я разрушу Трою? Одиссей — Ни стрелы без тебя, ни ты без них. Неоптолем — Да… эти стрелы стоит нам добыть… Одиссей — Знай: будешь ты вдвойне вознагражден. Неоптолем — Чем?.. Я, узнав, не откажусь, пожалуй… Одиссей — И доблестным и мудрым будешь назван. Неоптолем — За дело же! И пусть умолкнет совесть!" (96 — 120) Какой быстрый переход от "ложь — позор", через соблазн ("стоит нам добыть") к решительному "пусть умолкнет совесть!". Это — примета времени! В 411 году, в разгар кровопролитной борьбы между вождями олигархов и демократов, была поставлена трагедия Еврипида «Финикиянка». В ее сюжете война между сыновьями несчастного царя Эдипа, Полиником и Этеоклом, за царство в Фивах. Этеоклу удалось изгнать брата. Тот возвращается под стены родного города во главе чужеземного войска. Его ведет жажда денег, дающих власть. В начало трагедии Еврипид вводит эпизод, когда Полиник встречается со своей матерью Иокастой (в этой версии мифа она и Эдип живы) и просит ее уговорить брата добровольно уступить ему власть в Фивах. Хотя бы на один год, чтобы потом царствовать поочередно. Свою просьбу он заканчивает такой сентенцией: "Я истиной избитой заключу Мои слова: на свете только деньги Дают нам власть, вся сила только в деньгах; И если я привел сюда войска, Так оттого, что беден я, а знатный И нищий муж среди людей — ничто". (438–443) Иокаста пытается убедить Этеокла ответить согласием на просьбу старшего брата. Она с жаром говорит о правде, равенстве, справедливости. Но для Этеокла все это — пустой звук. Им безраздельно владеет жажда власти, пусть неправой, но сладостной. Он отвечает матери: "Перед тобой желаний не таю: На путь светил полунощных, и в бездну Подземную, и к ложу солнца я За скипетром пошел бы, не колеблясь, Когда бы там он спрятан был. Царей Великих власть среди богов бессмертных Богиня дивная. А я — фиванский царь! О мать моя, и прав своих державных Я не отдам другому, — пусть их вырвет……………………………………………….. Острее нож точи! Коней и колесниц побольше в поле! Когда Неправда нам вручает Власть, Они прекрасны обе. Добродетель Во всем другом готов я соблюдать". (504–526) Уже после смерти Еврипида была поставлена трагедия "Ифигения в Авлиде". Ее сюжетом служат события начала Троянской войны, когда царь Агамемнон был должен принести в жертву Артемиде свою дочь Ифигению. По ходу трагедии возникает словесная перепалка между братьями-царями. Менелай в запальчивости говорит Агамемнону: "Вспомни, как душой горел ты стать вождем союзных ратей, Сколько ран душевных прятал под расшитый свой гиматий? Вспомни, как ты унижался, черни руки пожимая, Как дверей не запирал ты, без разбору принимая, Как со всеми по порядку ты беседовал учтиво, И врагов и равнодушных уловляя фразой льстивой… И с ахейцами торгуясь за надменную утеху, Чем тогда ты, Агамемнон, не пожертвовал успеху? А потом, добившись власти, вспомни, как ты изменился, От друзей своих недавних как умело отстранился!.." (337–346) Можно не сомневаться, что в этом описании Еврипид имеет в виду приемы, какими добивались власти его современники — демагоги. В трагедиях Еврипида мы находим и оценку низменных вожделений афинского плебса той поры. В середине 20-х годов была поставлена трагедия «Геракл». Захвативший власть в отсутствие Геракла тиран Лик намерен погубить жену и детей героя, но тот успевает во-время вернуться в Фивы. Затем следует сцена безумства Геракла, убивающего своих детей. Очнувшись, он хочет покончить с собой, и его едва удерживает Тесей. Так вот. Когда в начале трагедии Геракл появляется в Фивах, его встречает отчим, Амфитрион, и предупреждает, что голытьбы ради возможности грабежа поддерживает тирана: "Знай: много нищих, что хотят казаться Богатыми, захватчика поддержат: Мятеж подняли и сгубили город Затем они, чтобы добро чужое Разграбить, промотав сперва свое На праздные попойки и пирушки". (588–593) И еще, — для полноты картины, — суждение Еврипида о переменчивом характере суда народа. В 408 году поставлена трагедия «Орест». Ее действие начинается уже после убийства матери-отравительницы Орестом и его сестрой, Электрой. В кульминации трагедии суд аргосцев над Орестом. Перед судом многоопытный Менелай советует Оресту: "Когда народ от гнева разъярится, Он как пожар — тушить не помышляй! Но если, уступив, сумеешь выждать, Чтоб ярость он всю выдохнул, тогда Мгновенья не теряй и можешь тотчас С народа взять что хочешь без труда. И жалость в нем и гнев живет великий Терпение имей, и ты спасен". (697–704) "Свидетельские показания" трагических поэтов, за недостатком места, этим придется ограничить. Выше я назвал демократический переворот 410 года революцией. Термин, разумеется, современный. Использовать его позволяет аналогия событий, настроений и поступков, известных для той древней поры, с тем, что мы привыкли находить в революциях сравнительно недавнего прошлого. Одной из характерных черт почти любой революции является использование для защиты своих завоеваний насилия, в том числе и крайней его формы — убийства, нередко без суда и следствия. В 409 г. Народное собрание принимает чрезвычайный закон в защиту демократии. В упомянутой ранее книге французский историк Поль Гиро приводит текст этого закона со ссылкой на сочинение Андокида "О мистериях". Закон звучит вполне революционно: "Если какой-нибудь человек ниспровергнет демократию в Афинах или после ниспровержения ее будет занимать какую-либо общественную должность, то да будет он почтен врагом афинского народа: его можно безнаказанно убить, а его имущество будет конфисковано, за исключением десятой части богини Афины. Убийца со своими соучастниками будут считаться чистыми и незапятнанными. Каждый афинянин, совершая жертвоприношение, должен клясться убить его".(с. 427) Далее в законе следует и текст клятвы, которую все афиняне давали на празднике Дионисий. Обратите внимание на то, что в клятве кроме идей защиты демократии и безнаказанности убийцы, фигурирует и стремление побудить его к действию прямым корыстным интересом — ему достанется половина имущества убитого. Продолжу цитату: "Клятва должна быть такова: "Клянусь причинять, если буду иметь возможность, всяческий вред, словом и делом, участием в голосовании или собственной рукою, всякому человеку, который ниспровергнет демократию в Афинах или примет после ниспровержения ее какую-нибудь общественную должность, который будет стремиться к тирании или помочь тирану. Если его убьет кто-нибудь другой, я буду смотреть на убийцу, как на человека, незапятнанного в глазах богов и демонов, потому что он убил врага афинского народа. Я продам все имущество убитого и половину отдам убийце, не удержав из нее ничего. Если же какой-нибудь человек, во время убийства или покушения на убийство одного из этих преступных людей, сам лишится жизни, я буду проявлять по отношению к нему и его детям благодарность, как это делается по отношению к Гармодию и Аристогитону и их потомкам".(Там же) Итак, узаконен самосуд. А законы Солона? Они, — как это тоже характерно для революций, — под сомнением. Сразу после свержения «четырехсот» народ постановляет пересмотреть законы. Избрана комиссия во главе с неким Никомахом. О его «деятельности» на этом посту мы узнаем из обвинительной речи, составленной логографом Лисием: "… Ему было поручено в четыре месяца произвести пересмотр законов Солона, а он вместо Солона сделал самого себя законодателем, а вместо четырех месяцев растянул свою должность на шесть лет и каждый день брал взятки за то, что одни законы вписывал, а другие вычеркивал. А мы попали в такое положение, что получали законы из его рук как будто от хозяина, и обе стороны в суде представляли законы противоположные, причем и та и другая сторона утверждала, что получила закон от Никомаха".(XXX) Замечу попутно, что этот самый Никомах в 405 г., когда олигархи снова взяли верх, помог им осудить на казнь вождя демократов Клеофонта. Тем не менее после восстановления демократии в 403 г. его снова назначили быть во главе все той же комиссии законодателей. И он тянул дело еще 4 года, пока, наконец, не попал под суд с обвинением в форме исангелии.(Речь Лисия написана для этого суда). Разгадка такой нелепицы очень проста — никто не мог разобраться в путанице древних Солоновых законов и постановлений Народного собрания, эти законы изменявших или им противоречивших. И вообще, лидеры демократии и граждане, избираемые на государственные должности по жребию, были, как правило, людьми малограмотными. Все дела находились в руках постоянных секретарей и письмоводителей разного рода, нередко из рабов. Их влияние усиливалось с ростом числа бумаг, инструкций, отчетов и протоколов. Поэтому в Афинах того периода процветала бюрократия. Но если законы во время революции несколько неопределенны, то с тем большей решимостью, (руководствуясь, конечно, революционной совестью!) действует Народный суд. И действительно, гелиея становится в ту пору своеобразным центром политической жизни Афин. Чтобы понять и оценить это своеобразие, следует подробнее, чем было сделано в главе 6, познакомиться с процедурой афинского судопроизводства. Напомню, что в гелиею избирали по жребию шесть тысяч человек, образующих десять судебных коллегий по 501 присяжному заседателю. Следствия и допроса не было. Виновность определяли путем тайного голосования после слушания речей обвинителя и обвиняемого. Вопрос о наказании, если оно не предусмотрено законом, решался путем еще одного голосования, когда суд выбирал между предложениями истца и ответчика. Аристотель в "Афинской политии" подробно описывает сложную процедуру распределения судей по коллегиям перед началом заседания. По жребию каждый из них получает трость, цвет которой соответствует окраске входа в один из залов суда и, по-видимому, служит пропуском. Поочередно они вытаскивают из урны металлические желуди, на которых буквами алфавита обозначены различные дела, назначенные слушаньем на этот день. Жеребьевкой избирают и председательствующего в судебном заседании, потом одного члена суда — для наблюдения за клепсидрой и четырех — к баллотировочным урнам. Все это для того, чтобы затруднить подкуп судей. По-видимому, таковой практиковался. При входе в суд каждому из гелиастов вручается жетон, на право получения платы (три обола) по окончании заседания. Судебную речь следовало сочинять тяжущемуся лично. Но поскольку на суд воздействовали не столько факты и свидетельские показания, сколько логика самой речи, то ее нередко заказывали логографу и выучивали наизусть. Логограф старался построить речь таким образом, чтобы ее характер соответствовал облику говорящего. К искусным ораторам суд относился подозрительно, поэтому обвиняемому надо было показать себя неопытным в красноречии. Каждый гражданин, знавший о том, что за кем-то числится долг государству, например, неуплаченный налог или присвоенные казенные деньги, мог привлечь его к суду и описать имущество обвиняемого. В случае признания жалобы справедливой, подавший ее получал часть конфискуемого имущества. Благодаря такому порядку расплодилось большое число профессиональных доносчиков, шантажировавших свои жертвы. Их называли «сикофантами». Хотя за ложный донос сикофанта могли самого приговорить к большому штрафу или даже казнить, риск был не очень велик ввиду заинтересованности суда в обвинительном приговоре. Конфискация имущества обеспечивала казну средствами для оплаты судей. «Сикофантство» стало буквально бичом в Афинах. Многие, даже невиновные ни в чем люди, опасаясь несправедливого приговора, предпочитали откупаться от сикофантов. Облик доносчика на редкость живо обрисован Аристофаном в комедии «Ахарняне», поставленной в 425 году. Герой комедии Дикеополь — земледелец, загнанный в город еще Периклом. Он видит, как в собрании вожди дурачат народ, представляя ему мнимых послов персидского царя. Тогда он ухитряется за восемь драхм купить у спартанцев мир лично для себя и около своего дома торгует с мегарцами и беотийцами, а потом смачно пирует. Ему приходится отбиваться от хора воинственных стариков — жителей дема Ахарны, преследующих его за измену. Приведу сцену торга Дикеополя с беотийцем, в которой появляется матерый доносчик. Дикеополь только что завладел угрем — любимым лакомством афинян (угрей разводили в озерах Беотии). Начинается торговля: Беотиец — А кто же деньги за угря заплатит мне? Дикеополь — Его беру я в счет торговой пошлины. Ну, что еще продать намереваешься? Беотиец — Да все здесь продается. Дикеополь — Сколько ж просишь ты? Иль на другой товар сменяешь? Беотиец — Правильно. Не все, что есть в Афинах, есть в Беотии. Дикеополь — Тогда фалерских ты возьми селедочек Или горшков. Беотиец — Горшки? Селедки? Дома есть А что в одних Афинах только водится? Дикеополь — А, знаю, знаю! Как горшок, доносчика Ты упакуй и вывези. Беотиец — Поистине Я дома дельце прибыльное сделаю, Придя с такою обезьяной хитрою! Дикеополь — Вот кстати и Никарх идет на промысел.
