значении «скандинавской». Между тем «варяжкой» Ингигерд была только по своей матери — ободритской княжне Эстрид.
Крупные огрехи Миллер допускает и в статье о договоре князя Олега с греками. В его переводе русская сторона обозначена как «великий князь русский Олег» и «все под его властью живущие прочие князья и знатные люди страны». Миллер по неопытности опустил летописные титулы этих князей — «светлых и великих», а также «великих» бояр. Учёные норманнской школы вплоть до сего дня так и не поняли, что титулатура самого Олега («наша светлость») и подручной ему знати — один из фундаментальных аргументов против «скандинавства» русских князей и послов, поскольку скандинавская знать того времени понятия не имела о титулах вообще и упомянутых в тексте договора 911 года, в частности.
В оправдание отрывочного характера своих публикаций Миллер писал: «История Российского государства и принадлежащих к нему стран представляет столько трудностей, что написать о ней систематическое сочинение едва ли можно надеяться в двадцать и даже более лет». Конечно, он не мог представить, что Татищев управится быстрее.
Настоящим историком, учёным европейского уровня Миллера сделала десятилетняя (1733–1743) сибирская экспедиция. В сообществе с натуралистом Иоганном Георгом Гмелиным он проездил 31 тысячу верст, посетив «все страны сего обширного государства, в длину и в широту, до Нерчинска и до Якуцка». Перед его глазами расстилался неизвестный континент, Великая Неведомая земля, и он смотрел во все глаза на это Эльдорадо для учёных: «Мы подлинно зашли в наполненный цветами вертоград, где по большей части растут незнаемые травы; — в зверинец, где мы самых редких азиатских зверей в великом множестве пред собою видели; — в кабинет древних языческих кладбищ и тамо хранящихся разных достопамятных монументов. Словом, мы находились в такой стране, где прежде нас ещё никто не бывал, который бы о сих местах свету известие сообщить мог».
Этнографические наблюдения и кропотливая работа в архивах Тобольска и других сибирских городов привели к появлению знаменитого «портфеля Миллера» — 30-томного собрания документов и материалов по истории Сибири. Кроме того, он сумел отыскать в зауральских канцеляриях и книгохранилищах целый комплекс документов по истории Смутного времени, чем фактически создал документальную базу для её изучения будущими историками.
Миллер разобрал и привёл в порядок архивы в канцеляриях Тобольска и других городов Сибири. К сожалению, во многих местах ему приходилось лишь засвидетельствовать безвозвратную гибель старинных актов и рукописей, которые «от древности и мокроты погнили, мышами и червьми съедены, или разодраны и побросаны в кучи» (донесение 1744 года).
Суровый сибирский климат то погружал Миллера в пучину горячечного бреда, то вызывал у него полуобморочные припадки, сопровождаемые бешеным сердцебиением. Зато в Петербург он вернулся, как витязь из сказки, — добыв себе суженую. В Верхотурье он женился на вдове немецкого хирурга, которая, по отзыву Шлёцера, была «во всех отношениях отличная и при том безупречная женщина и превосходная хозяйка».
Фанфар славы Миллер по приезде в столицу не услышал. Награждений не последовало, двойной оклад путешественника был урезан до обычного профессорского жалованья — 600 рублей. В ближайшие годы его ожидала целая череда служебных неприятностей.
В Академии кипит очередной административный раздрай. Её младшие члены ополчились на профессоров. Особую дерзость выказывает 33-летний адъюнкт Михайло Васильевич Ломоносов, который ругательски ругает немцев и публично оскорбляет академика Винцгейма. Уже на пятый день после своего возвращения (19 февраля 1743 года) Миллер наживает себе нового врага, подписав прошение профессоров на имя императрицы о недопущении Ломоносова на академические заседания. Годы спустя Ломоносов в минуту откровенности скажет в лицо Миллеру, что никогда не простит ему именно этого поступка.
Предложения самого Миллера об организации при Академии наук Департамента российской истории и о том, «каким образом надлежит сочинять историю и географию о Российской империи», отклонены — Шумахер видит в них лишь намерение автора высвободиться от зависимости перед академическим начальством. Работе Миллера над начатым «Описанием Сибирского царства» чинятся препятствия. В 1746 году ему предписано сдать в архив Академии все материалы, привезённые из Сибири. Карты с указанием сделанных Камчатской экспедицией открытий затребованы правительством. Миллеру приходится давать объяснения, не показывал ли он иностранцам собранных картографических материалов.
Тогда же против него затевается более опасное расследование.
Однажды на стол ему ложится рукопись «Родословие великих князей, царей и императоров». Её автор Пётр Никифорович Крёкшин (1684–1763) — владелец богатого собрания древнерусских памятников, перу которого принадлежит ряд сочинений о русских государях. Свой генеалогический труд он подал на рассмотрение в Сенат, откуда его переслали в Академию. Миллеру было поручено написать отзыв о столь важном сочинении.
Крёкшин находился в приятельских отношениях с Миллером, они обменивались историческими материалами и присылали друг другу для ознакомления черновики своих сочинений. Тем не менее Миллер даёт отрицательное заключение на крёкшинскую рукопись, в которой род Романовых возводился к Рюрику, а родиной последнего объявлялась Вагрия. Попутно он делится собственными соображениями о происхождении варягов и Рюрика с братьями из Норвегии.
Крёкшин был не одинок в своём мнении о вагрийских корнях Рюрика. Незадолго до того Адам Селлий (1695–1745) напечатал поэму на латинском языке под названием «Antiquitates Rossicas» («Российские древности»). Селлий был приезжий датчанин, принятый на службу в семинарию при Александро-Невском монастыре в Петербурге, но затем лишившийся места и живший до своего пострижения в монахи (6 апреля 1745 года) литературными трудами. Он увлёкся русской историей и отлично овладел русским языком.
Поводом для написания поэмы стало обручение наследника Петра Фёдоровича (голштинского герцога Карла Петра Ульриха) и Екатерины Алексеевны (Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской). Церемония состоялась 28 июня 1744 года.
В первых же строках Селлий упомянул Вагрию в качестве родины призванных на Русь братьев-варягов:
В древношедшие летà сыны три княжие
Рурик, Трувор и Синей вси братья родные
Из Вагрии в Русскую вышли землю званны
И получили Страны жребием метанны.
Далее, проследив все перипетии российской истории, Селлий сделал её кульминацией воцарение «славной Елизаветы», которая
…Что б щастливым нам быть и в веке грядущем
Шлёт послов в Голштинию по кровь высочайшу…
Любезна племянника миром
