Тредиаковский и Ломоносов учиняют обыск на квартире историографа. Из шкафов и ящиков в его кабинете извлекается «два больших сундука и один кулёк» бумаг, разбор которых лишь увеличивает подозрения следствия.
Впрочем, грозовые тучи над головой Миллера, издав глухой рокот, снова благополучно рассеиваются. Разумовский, поразмыслив, решает, что в конце концов теперь, когда Миллер принял российское подданство, «всегда найдётся поступить с ним по указам Ея Императорского Величества», если выясниться, что он всё-таки поддерживает переписку с Делилем. А пока что историографа лучше приструнить одним «пристойным выговором», поскольку от него «по искусству его в науках» можно ожидать «немалой пользы Академии». Миллеру предписано «быть по-прежнему у своего дела», с восстановлением во всех должностях.
В 1748 году начинает печататься «Описание Сибирского царства». Третьего июня Историческое собрание находит, что в тексте параграфа 35 второй главы Миллер выразился чересчур сильно, написав, что Ермак позволял своим людям в Сибири заниматься грабежами и разбоями. Историографу предписано «о сем деле… писать осторожнее и помянутому Ермаку в рассуждении завоевания Сибири разбойничества не приписывать». Миллер возражает: «умягчить свои изображения ему никак невозможно», не погрешив против истины. Собрание устами Ломоносова постановляет, что коль скоро «оные рассуждения, которые об его (Ермаке. — С. Ц.) делах с нескольким похулением написаны, не могут быть переменены, лучше их все выключить».
Впервые Ломоносов пристально всматривается в то, о чём и в каких выражениях пишет российский историограф. Себя он пока ещё считает специалистом только в естественных науках (в начале следующего года напишет Татищеву: «…Главное моё дело есть горная наука, для которой я был нарочно в Саксонию посылан, также химия и физика много времени требуют, кроме текущих дел в Академических собраниях»). Но в это же время он берётся за перевод 103-го псалма, заключительные строки которого гласят: «Да исчезнут грешники с земли, и беззаконных да не будет более».
В таком настроении он встречает новый 1749 год, которому суждено сделать из него историка.
Согласно регламенту Академии 5 сентября должна была состояться публичная ассамблея в честь тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны [93]. Торжественное заседание предусматривало выступление двух академиков: одного — с похвальным словом (на русском языке), другого — с чтением на латыни «диссертации» (доклада на научную тему). Её напечатанный перевод следовало «раздать званым в собрание слушателям».
Роль выступающих в этом году достаётся Ломоносову и Миллеру. Первому поручено прочесть «Слово похвальное ея величеству государыне императрице Елисавете Петровне», второму — диссертацию на историческую тему: «О начале российского народа и от чего оный так называется». Кандидатуру Миллера Шумахер в письме к президенту Академии объяснил тем, что «у него довольно хорошее русское произношение, громкий голос и присутствие духа, очень близкое к нахальству».
В определении канцелярии Академии подчёркивается, что оба сочинения «требуют великого осмотрительства» и предварительной «апробации» президентом Академии наук графом Разумовским. Особливо предписано «от всяких умствований удерживаться».
Подготовленную речь Ломоносова академическое начальство сочло «превосходным панегириком». А вот шум, поднявшийся вокруг диссертации Миллера, был далёк от оваций.
Речь Миллера носила название «Происхождение народа и имени российского». Разработка её была выдержана целиком в духе шведской историографии.
В первой половине XVIII века Швеция судорожно цеплялась за свои бывшие владения на востоке. Ништадтский мир (1721) дал ей два десятилетия передышки, и в 1741 году шведы снова воюют с Россией. На этот раз разгром следует незамедлительно. Русские войска занимают всю Финляндию. Мирный договор в Або (1743) закрепляет за Россией новые земли: Кюменогорскую провинцию с городом Фридрихсгам и часть Савалакской провинции с крепостью Нейшлот.
Шведская историография отвечает на это полной оккупацией древнерусской истории. В 1747 году выходит первый том «Истории шведского государства» Улофа фон Далина, где Рюрик из безвестного «шведского варяга» превращается в короля Упсалы Эрика Биэрнзона. Имя России Далин производит от Рослагена, который, в свою очередь, «имеет название от ro, весло».
«Мы, — провозглашает Далин, — не имеем нужды льстить самим себе, или искать славы в тёмных баснях. Мы, как шведы, должны благодарить Творца за преимущество пред многими другими, которого нам ни единый народ оспаривать не может».
«Историю» Далина Миллер скорее всего не читал (Шлёцер по приезде обнаружил, что российский историограф не был знаком с «новейшей литературой»). Происхождение летописного термина «русь» он исследовал с опорой на более ранние издания Рудбека, Байера и финскую этимологию названия Руси, изложенную в трудах Бреннера и Страленберга.
В кратком изложении теория Миллера выглядит так. В первые века христианской эры славяне обитали на берегах Дуная. Примерно в VI столетии ромеи прогнали их оттуда. Славяне переселились с Дуная на Днепр и Ильмень, в места, занятые чудью или чухонцами, как тогда называли финно-угорские народы. Эти туземцы уже были знакомы со скандинавами-варягами [94], которые брали с них дань. Финны называли их «руотси» (Ruotsi), как и по сей день продолжают именовать Швецию и шведов. Славяне усвоили это название варягов, превратив его в «русь». С приходом в Новгород и Киев варяжских (шведских) князей имя «русь» сделалось общим племенным названием всех восточных славян. А затем «славенский язык варяжский преодолел», и варяги растворились в более многочисленном славянском населении.
Миллер почему-то до последнего тянул с «апробацией» своей речи в кругу коллег. Только в конце августа, когда диссертация уже была отпечатана в академической типографии, он зачитывает её на объединенном Академическом и Историческом собрании. В связи с этим Разумовский переносит торжественное собрание на 25 ноября (годовщину вступления Елизаветы Петровны на престол) и образует особую комиссию в лице профессоров Фишера, Ломоносова, Штрубе де Пирмона, Тредиаковского, а также адъюнктов Попова и Крашенинникова, которой поручено «освидетельствовать», не сыщется ли в диссертации Миллера «чего для России предосудительного».
Ломоносов читает диссертацию по крайней мере дважды — второй раз с пером в руке. Его пометы на полях безжалостны. Уже во вводной части напротив слов «<…> я вознамерился представить вам позорище (здесь: обозрение. — С. Ц.) славных и великих дел Российского народа» Ломоносов помечает: «Где?». Чуть ниже он негодует по поводу намерения Миллера представить этническую историю древней России в виде солянки: «Предъявлю, как от разных народов произошли ваши предки, которые потом толь тесными союзами соединились, что бывшего между ими прежнего различия никакого следу не осталось». Помета Ломоносова гласит: «Так зброд!». И ещё через предложение
