Ломоносов отмечает главное противоречие диссертации: вместо того чтобы показать славян истинными творцами русской истории, Миллер отдаёт всю славу скандинавам.
В поданном на имя президента Академии репорте «Возражения на диссертацию Миллера» Ломоносов выражается ещё жёстче, пожалуй, даже жестоко. Он обрушивает на Миллера всю мощь своего таланта и всю необузданность своего темперамента. Найдя речь учёного немца ночи подобной, он негодует, зачем автор упустил лучший случай превознести величие и славу русского народа. Вместо этого слышим, что шведы дали нам князей, а чухна — имя! Ссылки Миллера на исторические прецеденты — основания норманнских княжеств в Нормандии и Англии — не убеждают его, «ибо там побеждённые от победителей имя себе получили. А здесь ни победители от побеждённых, ни побеждённые от победителей, но всё от чухонцев!» По словам Ломоносова, хотя Миллер и признал, что славяне названы по их «славным делам», «но сему во всей своей диссертации противное показать старается, ибо на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют, огнём и мечом истребляют…». Миллера он подозревает в том, что если дать ему волю, то он бы в своей речи «Россию сделал толь бедным народом, каким ещё не один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен».
Ломоносов выражал крайнее сожаление, что во время написания речи рядом с Миллером «не было такого человека, который бы поднёс ему к носу такой химический проницательный состав, от чего бы он мог очнуться». Заключение его было таково, что речь Миллера не может служить к чести Российской Академии и побуждать российский народ на любовь к наукам.
Остальные члены комиссии высказываются в том же духе, расценивая диссертацию как «предосудительную России». Общий настрой выражает Штрубе де Пирмонт: Академия вправе сомневаться, «пристойно ли чести ея помянутую диссертацию публично читать и напечатавши в народ издать».
Разбирательство длится до марта 1750 года. За это время комиссия проводит 29 бурных заседаний. Наиболее грозным обвинителем на заседаниях выступил не Ломоносов, а астроном Попов. По словам Шумахера, именно он задал Миллеру «шах и мат, указав на столько грубых ошибок, которых он решительно не мог оправдать».
Единственным академиком, выступившим в защиту Миллера, оказался Василий Кириллович Тредиаковский. Он провёл самостоятельное исследование о происхождении и соотношении имён «россы» и «славяне». Свои выводы он изложил в довольно пространной (и странной) диссертации. Точнее будет сказать, что его диссертация является не формулировкой каких-либо научных положений, а изложением этапов работы Тредиаковского над источниками, хода его мыслей.
Так, он задаётся вопросом: как явились оба эти названия — «славяне» и «россы», и каким образом могут они совмещаться? Прежде всего Тредиаковский перебрал сведения древних писателей и обнаружил россов всюду, от Шотландии до Туркестана. Страбон, пишет он, называл их роксаланами, Прокопий Кесарийский — спорами (от греческого слова «рассеяние»; «спорадами» греки называли, например, скопление островов), византийцы — росами, по их русым волосам; имя «россы» он усматривает даже в военном кличе: рази! рази!
Но затем Тредиаковский неожиданно признаётся, что всё это кажется ему неосновательным и оставляет его в темнейшем тупике (что немудрено). Вдруг он делает то, с чего следовало бы начать: заглядывает в летопись и читает, что «новгородцы суть от рода варяжска, а прежде были славяне». И озарённый истиной Тредиаковский восклицает: «Прочь ты, Араксов рос, ты Страбонов роксалан, вы русые волосы, ты громкий на войне крик, напоследок и ты самое рассеяние! Ибо хотя все вы в своём роде изрядны, но не настолько, сколько сие непоколебимое — от тех варягов находников прозвашась Русь… прежде бо Новгородстии люди нарицахуся словене». Поэтому взгляды Миллера кажутся ему весьма вероятными; не одобряет он только его излишнюю прямоту. Благопристойность и осторожность, говорит Тредиаковский, требуют, чтобы правда была предлагаема некоторым приятнейшим образом, ибо нагая истина ненависть рождает, а «гибкая на все стороны поступка» приобретает множество «другов и благодетелей».
Академия подносит к носу Миллера весьма проницательный химический состав. Отзыв комиссии гласит: «Миллер во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их (русских. — С. Ц.) многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнём и мечом опустошили, и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили».
Что говорить, «экспрессия» действительно была употреблена не ко времени. Любое ущемление национального самолюбия со стороны немцев сразу вызывало в памяти русских людей бироновщину, о которой даже священники в проповедях говорили, что это было нашествие Сатаны и ангелов его и что хищные совы и нетопыри засели тогда в гнезде российского орла. К тому же Елизавета совсем недавно победоносно закончила русско-шведскую войну. И вот, в день своего тезоименитства или вступления на престол государыня должна была услышать, что средневековые шведские бродяги являются основателями российской династии! Что Россия обязана им самим своим именем!
К сожалению, именно этот политический оттенок речи Миллера послужил поводом к её осуждению и запрещению к печати. Опровержений его научных положений тогда не последовало. Шумахер в одном частном письме вдоволь побалагурил, издеваясь над своим бывшим протеже. Он согласился с «уверением русских профессоров» в том, что Миллер «старается только об унижении русского народа». А ведь всего-то и нужно — придать речи другой оборот. Доведись писать эту речь ему, Шумахеру, он сказал бы так: происхождение всех народов весьма неизвестно, каждый производит себя от богов или героев. Коли я говорю о русском народе, пишет он, то сначала приведу мнения различных писателей, а потом выскажу своё. Больше доверяя писателям шведским, я представляю себе, что русская нация произошла от скандинавов. Может быть, это и не так. Впрочем, откуда бы ни происходил русский народ, он всегда был народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, — тут кстати и описать вкратце знаменитейшие из них. А Миллер захотел умничать — Habeat sibi [95], дорого заплатит за своё тщеславие!
Ситуация осложнялась тем, что Миллер не принимал никакой критики и в запальчивости на чём свет поносил своих оппонентов, невзирая на чины и учёные звания. «Каких же не было шумов, браней и почти драк! — вспоминал впоследствии Ломоносов. — Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался
