отказался повиноваться; его насильно выдворили французские войска; он вернулся под видом маскировки в Париж и даже, в 1750 году, в Лондон, тщетно пытаясь возродить дело якобитов, тщетно обещая отречься от католической веры.76 Признав в конце концов свое поражение, он впал в такое пьянство и разврат, что все крупные католические державы отреклись от него. Он умер в Риме в 1788 году в возрасте шестидесяти восьми лет. За тридцать лет до этого Вольтер написал справедливую эпитафию второму восстанию якобитов:
Так [с возвращением Карла во Францию в 1746 году] закончилась авантюра, которая во времена рыцарского отряда могла оказаться удачной, но не могла рассчитывать на успех в эпоху, когда военная дисциплина, артиллерия и, прежде всего, деньги, в конечном счете, определяют все.77
IX. ВОЗВЫШЕНИЕ УИЛЬЯМА ПИТТА: 1708–56 ГГ
Падение Уолпола завещало Англии череду мелких министерств, которые барахтались в политическом хаосе и безрезультатных войнах. Лорд Уилмингтон, будучи первым лордом казначейства (1742–43 гг.), правил дома, пока Георг II с театральным, но реальным героизмом сражался при Деттингене (27 июня 1743 г.). «Во время всего сражения, — писал Фридрих Великий, — король Англии держался во главе своего ганноверского батальона, левая нога сзади, шпага в руке и вытянутая рука, очень похожий на мастера фехтования»;78 В то же время он вдохновлял своих людей своей храбростью, а сам скромно принимал команды своих генералов. Министерство Генри Пелэма (1743–54 гг.) вернуло Англию к миру, но продолжало править с помощью покупки голосов в округах и парламенте. Его брат, герцог Ньюкасл, вел тарификацию политических деятелей Англии, в которой для удобства бюджета указывал текущую рыночную цену души каждого человека.79 Самым ярким отличием этих двух министерств является то, что в них работал человек, создавший Британскую империю и ставший в свое неспокойное время одним из самых влиятельных персонажей в истории.
Уильям Питт родился (1708 г.) при деньгах, потому что его дед, Томас Питт, сколотил огромное состояние в Индии. Сам Томас был человеком, с которым нужно было считаться. Он поступил на службу матросом на торговое судно, поселился в Бенгалии и занялся торговлей, «незаконно» конкурируя с Ост-Индской компанией, которой парламент предоставил монополию. Он был оштрафован на 1000 фунтов стерлингов, продолжал конкурировать, примирился с компанией, присоединился к ней и в течение двенадцати лет был губернатором Мадраса. К 1701 году он был человеком со стерлингами, достаточно богатым, чтобы купить знаменитый «бриллиант Питта» за 20 000 фунтов стерлингов, и достаточно умным, чтобы продать его Филиппу д'Орлеану, регенту Франции, за 135 000 фунтов стерлингов; сейчас он оценивается в 480 000 фунтов стерлингов и хранится среди государственных драгоценностей Франции в Лувре как блестящее свидетельство обесценивания валюты. Томас вложил свои доходы в английскую недвижимость, купил место в парламенте и с 1710 по 1715 год представлял там «гнилой район» Олд-Сарум. Он завещал свое имущество Роберту Питту, своему старшему сыну, который женился на Гарриет Вильерс, подарившей ему семерых детей, из которых Уильям Питт был вторым сыном.
В Итоне Уильям протестовал против дисциплины; он считал, что брань сломит дух учеников, но она не сломила его. В Оксфорде он отличился тем, что в восемнадцать лет заболел подагрой. Надеясь избавиться от недуга в более теплом климате, он оставил университет без степени и путешествовал по Франции и Италии, но подагра оставалась его крестом на протяжении всех его побед. Тем не менее он вступил в армию, прослужил в ней четыре года, не видел ни одного сражения, но вышел из нее с убеждением, что война — арбитр истории и судьбы государств. В 1735 году его семья, оставив его относительно бедным младшим сыном, купила для него голоса Старого Сарума, и он начал свою карьеру в парламенте.
Вскоре его услышали, ведь он был самым эффективным оратором из всех, кого когда-либо знала эта судебная пещера. Вся сила его страстного характера ушла в его речи, вся его решимость подняться к власти, сместить Уолпола, доминировать над парламентом и королем, наконец, переделать Европу по своему желанию. Для этих целей он использовал логику, драму, воображение, энтузиазм, поэзию, напыщенность, инвективы, сарказм, сатиру, призывы к патриотизму, к личным и национальным интересам и славе. С годами он развил свое ораторское мастерство, пока оно не охватило все искусства Демосфена или Цицерона. Он мог понизить голос до шепота или повысить его до гневного рева; он мог потопить врага одной фразой. Он следовал правилу Демосфена и превращал действие в жизнь речи; каждая строчка имела свой жест, каждое чувство лепило его ястребиное лицо и светилось в его глубоко посаженных глазах, пока все его тело не становилось таким, словно слово обретало плоть. Он был величайшим актером, который когда-либо избегал сцены.
Он не был святым. Честолюбие было мачтой его характера и ветром в его парусах; но оно искупило свою вину, охватив всю Англию, и поглотило себя тем, что потащило Англию, волей-неволей, по имперским морям к мировому господству. Чувствуя себя голосом государства, вне всяких ганноверских гуттуралов или вальполианских взяток, он присвоил себе этику правительств — что все хорошо, что выгодно государству; если он использовал обман, клевету, запугивание, интриги, неблагодарность, лжесвидетельство, предательство, то это были инструменты государственного деятеля, и судить его должны были не проповедники, а короли. Почти на каждом шагу своего восхождения он отворачивался от позиции, которую еще недавно отстаивал со всей возвышенностью нравственной страсти;80 Он редко останавливался, чтобы объяснить или извиниться; он шел к своей цели со всей решимостью, и его успех — а это была Англия — освящал его грехи и украшал его голову. Между тем в его гордости было нечто величественное; он не желал покупать продвижение по службе раболепием, оставался неподкупным в условиях коррупции и добивался своих целей силой бескомпромиссной личности, которую было не остановить.
Он преследовал Уолпола как торговца-миротворца, слишком трусливого, чтобы рисковать войной с Испанией, и слишком покорного королю, который, по словам Питта, проявлял «абсурдную, неблагодарную и вероломную пристрастность к Ганноверу» и «рассматривал Англию лишь как провинцию для презренного электората».81 Пламенный оратор проводил свою военную политику с такой интенсивностью, что герцогиня Мальборо, умирая в 1744 году, оставила Питту наследство в десять тысяч фунтов, поскольку Сара унаследовала любовь своего покойного герцога к войне. Когда Пелхэм вступил
