Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

С точки зрения политиков, эти «девятые» годы свидетельствуют об упорстве «положительной Германии». Она пережила то, что казалось непреодолимыми препятствиями, чтобы сделаться, наконец, современной либеральной демократией. Как и многие историки, политики тоже верят, что их нация шла по особому историческому пути — пути трудной борьбы против фашизма и тоталитаризма. Поражение диктатуры и отказ от нее дали ясно понять, что истинной политической судьбой Германии всегда была Федеративная Республика образца 1949 года, а не нацистское государство образца 1933-го. «Злой немец» больше не попадает в капкан идущей по кругу истории многообещающих начал и разочаровывающих остановок. Хороший немец уже живет по-своему — по крайней мере, с середины девятнадцатого века, — и поддерживает очаг германской целостности и демократии.

Вызов Тацита

Германия сегодня — это объединенная демократическая республика и образец либерального «государства всеобщего благоденствия». Она является задающим тон лидером в международных деловых отношениях и торговле на протяжении своей истории (вот одно из благ ее географического положения). Недавно она освоила искусство борьбы с захватом власти враждебными сторонами и насильственной сменой правительств ^{30}. Демонстрируя готовность взять на себя обязанности великой державы, Германия присоединилась к западным государствам в миротворческих миссиях в Боснии и Афганистане. Но, в то же время, она препятствовала — как может это делать сильная, нормальная нация — действиям Америки и Великобритании в Ираке.

Тем не менее, прошлое продолжает ее преследовать. В первые столетия германской истории ярлык «варваров» крепко приклеился к германским племенам благодаря римлянам — и это несмотря на то, что воинские навыки и умения германцев выдерживали любые сравнения. Иногда в военном искусстве они даже превосходили римлян, обещая стать новыми лидерами постримской европейской цивилизации. Сегодня немцам все еще приходится сталкиваться с оскорбительными и позорными ярлыками, напоминающими миру о варварстве — более позднем и отличном от прежнего. От этого не могут спасти ни самый сочувствующий союзник, ни какая-либо иностранная держава. Все еще немало людей за пределами Германии грозят пальцами немцам. А те считают, что к ним несправедливо относятся и сдерживают, как нацию.

Как и все нации, которые берут судьбу в свои руки, заново объединенная Германия также должна столкнуться и со своей историей. Поскольку эта история попеременно была то самой успешной в Западной Европе, то самой угрожающей, мир по совершенно понятной причине затаивает дыхание, когда немцы совещаются между собой. Многие сегодня содрогаются, когда немецкий канцлер выражает намерение вести дела своей страны без сентиментальности, как любая другая великая держава Европы. Может ли это оказаться грохотом старой немецкой культуры, готовящейся вернуться к боевым временам крови и железа? В такие моменты нужно успокоиться, вспомнив, что германская история представляла собой попеременное течение, а не сплошной ровный поток, который несется лишь в одном направлении. Ее история образованности и созидания длиннее, чем история бесчеловечности и разрушения.

Новая гильдия социальных историков, более радушная, по крайней мере, к одной из частей недавнего прошлого Германии, внесла немного равновесия в послевоенную историографию. Прежняя историография была настроена усердно расследовать и разоблачать темные административные и политические махинации и выносить обвинения. В этом у историков есть нечто общее с последними германскими правительствами, которые также нацелены двигать страну вперед, как современную, имеющую влияние нацию. Таковой она была и сохраняет право быть и дальше. Однако если есть причина радоваться более полному и справедливому представлению германской истории, также найдется повод и сожалеть о послевоенном ее видении, которое все еще продолжает существовать, как из-за страха, так и из-за воображения, — и проецируется в будущее. С одной стороны, остается Германия, земля вечного повиновения и покорности, с задокументированной современной историей агрессии и тоталитаризма. С другой стороны, есть поверженное, покаянное государство, идеализированная эгалитарная демократия, с воротами, открытыми для всех, как она изображена Гюнтером Грассом ^{31}. В каждом случае представляются жалкие, презренные и униженные немцы, стоящие на коленях, — то ли из-за покорности, то ли из страха перед правителями, или же в утопическом самопожертвовании… И все это — очень маловероятные будущие сценарии для современных людей, переживших двадцатое столетие.

На протяжении большей части своей истории немцы следовали идеалам порядка и власти без тоталитаризма, а также — курсу свободы и равенства без либеральной демократии. Отличие немецкой модели общества и политики от американской, британской и французской заключается не в отрицании любым немцем индивидуальной свободы в пользу абсолютного или тоталитарного правления ^{32}. Вместо этого исторический опыт заставил немцев больше бояться анархии, чем тирании. Он заставляет их заключать компенсационные соглашения, и немцы должны были их заключать для поддержания правильного порядка. Они делали это в непоколебимой уверенности, что не свобода после ее достижения, а тщательно поддерживаемая дисциплина сохраняет людей свободными.

Для немцев Веймарская республика и национал-социализм были новыми экспериментами двадцатого столетия, а не знакомым историческим образом жизни. После провала первого демократического правительства, которое просуществовало всего четырнадцать лет, с 1919 по 1933 год, первое тоталитарное германское правительство продержалось только двенадцать — 1933-45 годы. Историки видят параллели с первым в революции 1848-49 годов, а с последним — в периоде правления Вильгельма II. Однако самой выдающейся чертой современной Германии остается новизна и демократии и тоталитаризма в ее историческом опыте.

И все это приводит к вопросам. Можно ли давать характеристику 2000-летней цивилизации по ее последним 150 годам? Какими были немцы до 1848 года и до 1933 года? Дает ли что-либо долгая история, ведущая к этим переломным событиям, для понимания их сегодня? Принимая «вызов Тацита», в этой книге я попытаюсь дать обзор и интерпретировать образующую немецкий народ историю с самых древних времен, откуда только можно почерпнуть относящуюся к делу информацию. Что бы еще ни говорили про немцев сегодня, они пережили своих врагов и себя, когда, как кажется, все было против них. Как они это сделали, объясняется их долгой историей.