«Мы, сказать прямо, остолбенели, – вспоминал Багратион, – и все невольно двинулись поднимать старца героя… Но Константин Павлович первым быстро поднял его, обнимал, целовал его плечи и руки, и слезы из глаз его лились. У Александра Васильевича слезы падали крупными каплями. О, я не забуду до смерти этой минуты!» Потрясенные случившимся, видавшие виды генералы повторяли вслед за старейшим из них Вилимом Христофоровичем Дерфельденом: «Все перенесем и не посрамим русского оружия! А если падем, то умрем со славою! Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь: мы твои, отец, мы русские! Клянемся в том перед всесильным Богом!» Суворов поднял голову, глаза его сверкнули. «Надеюсь! Рад! Помилуй Бог, мы русские! Благодарю, спасибо! – проговорил он. – Врага разобьем, победа над ним и над коварством будет!»
…Тяжелораненые с прислугой и лекарями остались в долине на милость французского правительства, к которому с письмом обратился фельдмаршал. Все остальные, кто только мог ходить, устремились вперед. 19 сентября в семь часов угра к местечку Глариса выступил авангард под командованием князя Багратиона. За ним с главными силами – генерал Дерфельден, в арьергарде – генерал Розенберг. Предстояло с боями преодолеть хребет Паникс, покрытый снегом и льдом, а затем спуститься в долину Верхнего Рейна.
Багратион, поднявшись на одну из вершин, обрушивается на неприятеля; в это время Массена наносит удар по корпусу Розенберга, пытаясь отрезать его и уничтожить. Упорное сражение закончилось отчаянной штыковой атакой. Французы не выдержали и отошли. В ночь на 24 сентября начался последний и самый трудный поход. Покрытый льдом и снегом перевал встретил их сильным ветром и дождем. Согреваясь дыханием и яростью, с нетерпением ожидали рассвета. Спускаясь, скользили, срывались и сходили с ума, но упорно лезли вперед и вперед, обессиленные от страданий и голода. Беспримерный Швейцарский поход подошел к концу. Русский солдат удивил весь мир своей стойкостью и мужеством! «Орлы русские облетели орлов римских!» – с гордостью говорил о них великий Суворов. Прославленный маршал Франции Массена с восхищением скажет: «Я отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова».
В приветливом и уютном местечке Кур русские воины нашли тепло, пищу и заботу местных жителей.
«Армия северных варваров прошла пол-Европы и показала себя человечнее, дисциплинированнее и цивилизованнее наиболее дисциплинированных и цивилизованных европейских армий, не говоря о самоотверженности. В Муттене голодные русские ничего не тронули у обывателей, великий князь Константин на свои деньги скупил съестное для солдат. И Суворов был силен нравственными средствами военачальника более, чем стратегической и тактической механикой, влиянием на войска и волей», – писал В. О. Ключевский.
Только 20 октября в Петербурге узнали о благополучном исходе кампании. «Да спасет Вас господь Бог за спасение славы государя и русского войска, – писал Ростопчин Суворову, – до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры».
28 октября фельдмаршал Суворов производится в генералиссимусы российских войск: «Ставлю Вас на высшую ступень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков», – писал ему Павел I.
Русская армия получает приказ вернуться на родину. На вопрос Ростопчина, что подумают об этом союзники, император ответил: «Когда придет официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть галиматья и бред».
Столица готовилась к грандиозной встрече великого полководца. Был разработан ритуал, подготовлены эскизы праздничных иллюминаций, над прижизненным памятником полководцу самозабвенно работал известный скульптор Козловский. Суворову уже сообщили, что торжественная встреча начнется с самой Нарвы, что двадцать тысяч гвардейцев, построенных в две шеренги лицом к лицу, будут приветствовать генералиссимуса до самой Дворцовой площади, где император встретит его под гром орудийного салюта и торжественно проводит в Таврический дворец, отведенный ему под резиденцию. Затем состоится торжественный прием в присутствии членов Сената и Синода, после которого будет праздничный обед. Вечером этот знаменательный день будет отмечен народными гуляниями, фейерверком и великолепным балом. Нетерпеливый, порывистый Павел по нескольку раз в день интересовался местонахождением полководца, выехавшего из Праги. Но по дороге домой Суворов тяжело заболел и остановился в Кракове. Подлечившись и отдохнув, больной Суворов с трудом добрался до родного Кобрина: «Двенадцать суток не ем, а последние шесть ничего без лекаря. Сухопутье меня качало больше, нежели море, – писал он Ростопчину. – Я спешил из Кракова сюда, чтоб быть на своей стороне, в обмороке, уже не на стуле, а на целом ложе». Давали о себе знать и старые раны, но Суворов мужественно борется с болезнями и надеется на скорое выздоровление.
Французский историк А. Сорель назвал его «Талейраном, Фуше, Бернадотом в одном лице». Карьера рижского губернатора фон Палена неожиданно пошла в гору после его отставки в 1798 году за «чрезмерно горячую встречу» Платона Зубова. 55-летний Петр Алексеевич назначается военным губернатором столицы и становится министром полиции. Он пользуется полным доверием и благосклонностью императора. Веселый, находчивый, хладнокровный, этот мастер интриг хорошо изучил характер Павла и часто пользовался его доверчивостью, восторженностью и подозрительностью в своих целях.
Нам трудно судить, чем руководствовался этот прибалтийский немец, затевая интригу против Суворова, но она становится причиной отмены всех торжеств. Возможно, это была зависть и неприязнь к русскому, а может быть, желание вызвать недовольство современников и потомков действиями Павла, против которого уже плелся заговор. Но однажды фон Пален обратился к императору с вопросом: «Ваше величество, не прикажете ли вы, чтобы при встрече с Суворовым на улицах все, не исключая дам, выходили из экипажа для его приветствия, как это делается для особы государя?» – «Как же иначе, сударь, – быстро ответил Павел и продолжал: – Я сам, как встречу князя, выйду из кареты». Тогда Пален начал с другого конца: «Ваше величество, наш славный полководец, как видно, не очень-то торопится припасть к ногам обожаемого монарха?» Павел подбежал к долговязому генерал-губернатору и впился в него глазами: «Но ведь он сильно занемог! Брось упражняться в подлости, Суворова я тебе не дам!» – скороговоркой выпалил он и быстро подошел к столу.
Но вероломному Палену удалось-таки нащупать слабое место государя. Спустя несколько дней, при очередном докладе, он вдруг замялся, и Павел это заметил. «Мне кажется, вы чем-то озабочены?» – спросил он Палена. Последовал тщательно подготовленный ответ: «Страшусь, ваше величество, сумею ли оправдать ваше доверие в день приезда и пребывания Суворова». – «А почему нет?» – последовал вопрос. «Уж слишком велика особа и велики указанные почести. Справлюсь ли? Вы сами, ваше величество, будете встречать Суворова?» – добавил Пален, как бы раздумывая. «А как же?» – с недоумением спросил Павел. «И ему при вас гвардия будет отдавать почести?» – «Конечно, ведь так мной приказано». – «И он поедет в Зимний дворец при колокольном звоне?» – «Так». – «И здесь на молебне ему будет провозглашено многолетие, а за обедом будут провозглашать тост за его здоровье в вашем присутствии?» – «Конечно, ведь он же российских войск генералиссимус и победоносец, князь Италийский». – «И за обедом будет викториальная пальба?» – «Конечно». – «А вечером во всем городе будет иллюминация и на Неве фейерверк?» – «Верно». – «Но это же очень опасно, ваше величество!» – «Отчего? – повысил голос Павел, – отвечай немедля!» – «Да как же, – ответил тот как можно простодушней, – будет жить в Зимнем дворце со всеми почестями, приличествующими высочайшим особам; войска и караулы будут отдавать ему честь в присутствии вашего величества, он станет принимать во дворце генералов и вельмож». – «Ну и что же?» – не сдавался Павел. «А то, ваше величество, что он, если захочет, поведет полки, куда прикажет – на учение, маневры или еще куда», – смешавшись, добавил Пален. Наступило долгое молчание. «Пожалуй, ты прав, генералиссимус при царствующей особе может быть опасен», – все еще раздумывая, заметил Павел. Возможно, он вспомнил, как много лет назад за обеденным столом, одетый в мундирчик генерал-адмирала, звание которого носил с восьми лет, он, трогая тройной ряд золотого шитья, заметил: «Ну ежели кто будет генералиссимус, так где же ему вышивать еще мундир свой – швов не осталось!» И граф Захар Григорьевич Чернышев на это ответил: «Генералиссимуса быть не должно, потому что государь отдает свое войско в руки другого. А армия – это такая узда, которую всегда в своем кулаке держать надобно!»
