Правильно, они на лоджии базилики, стоящей на площади Святого Марка в Венеции. Квадрига была вывезена туда, чтобы ублажить алчного престарелого дожа. Отнюдь не турки первыми разграбили Константинополь, лишив его величайших сокровищ, а христиане. То, что империя Мануила сильно шаталась, было вызвано тем мощным, пусть и непреднамеренным пинком, который нанес ей один из предшествовавших Бенедикту преемников Святого Петра, – и не может служить оправданием ни сожаление о случившемся папы Иннокентия, ни его неспособность контролировать крестоносцев.
Мы забываем об этом сегодня, потому что нам так удобно, ведь гораздо привычнее думать о долгой истории конфронтации «их» и «нас», Востока и Запада, мусульман и христиан. Опять мы видим противопоставление цивилизации и варварства – римлян и дикарей в штанах, – которое было так полезно для создания чувства единства в Римской империи. Как вам скажет любой редактор газеты или журнала, кричащий заголовок об исламской опасности способствует продажам, сходный расчет и у политиков, желающих получить голоса, и у клириков, жаждущих наполнения церковных скамей. Но все же так не годится.
Нам нужно примирение, а не враждебность, взаимность, а не отторжение. В современных интерпретациях ислама предостаточно постыдного: чудовищный отказ допустить упрочение христианских церквей в мусульманских странах, жуткое отсутствие чувства юмора в отношении изображений пророка, общая склонность к угрозам, насилию и иррациональности, которую правильно отмечает папа.
Но пришло время для последнего отважного шага – бросить вызов главному утверждению регенсбургской речи папы Бенедикта и спросить, на самом ли деле у христианства более обоснованные претензии на разум и рациональность. Почему Василий Богомил был брошен в пламя на ипподроме? Потому что, подобно многим другим со времен служения Христа на Земле, он не мог взять в толк одно из главных утверждений. Как ариане, копты, многие епископы современной Церкви Англии, он ставил под сомнение божественность Иисуса – то, что Христос родился от женщины и при этом непостижимым образом был Богом. Василий отказывался называть Марию Θεοτόκος, Богородицей, и за это был сожжен православными верующими.
Именно по этому пункту ислам также расходится с христианством. Иисус был великим человеком и замечательным учителем, но Коран говорит, что он был Богом не более, чем Мухаммед. Следовательно, в отличие от христианства, ислам избегает всяческих раздражающих проблем биологии, которые эксплуатируются книгами вроде «Кода да Винчи».
История воплощения внушает благоговение, но она не отличается рациональностью, скорее наоборот. Говорить, что она логична, рациональна, потому что λόγος становится σάρξ, слово становится плотью, – не более чем риторический трюк.
А мысль папы/Мануила о том, что ислам распространяется насилием и поэтому находится в резком контрасте с христианством, – полная ерунда. Никогда не забывайте, что становление ислама пришлось на те годы, когда византийские (или римские) христиане были вовлечены в борьбу не на жизнь, а на смерть с Персидской империей, приблизительно в 610–630 годах, и у этой борьбы было явное религиозное измерение. Не просто одна империя против другой, но одна религия против другой. И откуда взялось представление о религии как об орудии военного успеха? С самого начала христианского Рима, с того момента в 312 году, когда Константин увидел в небе над Мульвийским мостом крест и надпись, гласившую «Сим победиши». Одержишь победу. С крестом.
Поэтому люди, утверждающие, что ислам предложил миру что-то новое, агрессивный монотеизм с претензиями на создание всемирной империи, совершенно неправы. В действительности ислам стал развитием направлений, уже существовавших в поздней Античности, и одной из причин его привлекательности, как мы видели, был недвусмысленный подход к проблеме воплощения. Ислам – исключительно монический вид монотеизма, он избегает всех сложностей недоверия, с которыми сопряжено учение о троичности или двойственной природе Христа, а также других вопросов, которые досаждали (и продолжают досаждать) христианству.
В идеальном мире мы устранили бы недоразумения на новом Никейском соборе, это замечательное собрание церковных иерархов был созвано Константином в 325 году, чтобы разобраться с арианской полемикой – был ли Христос единосущен или же подобосущен Богу Отцу. Как и Никейский собор, его посетили бы все великие умы современности. Он стал бы религиозным Давосом – но с самой торжественной повесткой. Вместе собрались бы мусульмане, христиане, иудеи – все заинтересованные в новом глобальном консенсусе о божественности Христа.
Я представляю последовательность продолжающихся встреч, напоминающих раунд многосторонних переговоров о торговле в Дохе. Я вижу дискуссии, ведущиеся на самых великолепных курортах и в самых роскошных отелях мира, хотя с неизбежностью некоторые из делегатов сильнее приложатся к мини-барам, чем другие. Они могли бы переместиться из Флориды в Йорк, а потом в Иерусалим. Будут проходить и многолюдные пленарные сессии, посвященные вопросам, представляющим общий интерес, таким как пол Всемогущего, и важные двусторонние встречи, скажем, между шиитами и суннитами.
Будут и бойкоты заседаний, и срыв переговоров, и яростные осуждения поздней ночью. И после десятилетий мыслительного и душевного напряжения с обилием страстных логосов возможен, пусть и не наверняка, новый конкордат между великими авраамическими религиями; и при наличии достаточной доброй воли разногласия между христианством и исламом могут показаться в один день столь же незначительными, как диспут между христианами, считавшими, что Иисус ὁμοούσιος [80], и полагавшими, что он ὁμοιούσιος [81].
Если же после марафонской процедуры в духе ВТО клирики Земли будут не в состоянии прийти к совместному коммюнике, нам, мирянам, придется почесать голову и сделать вывод, что они, наверное, не хотят соглашаться. Пожалуй, мы осознаем печальный факт, что религиозные лидеры могут только характеризоваться оппозицией (a) к неверующим; (б) к другим религиям; и (в) к схизматикам собственной веры, причем с особой страстностью. Разумеется, они вправе делать собственный выбор, но тогда будет ошибкой с нашей стороны принимать важные политические решения в соответствии с их пожеланиями.
Вместо того чтобы обострять различия, разглагольствуя о чужеродных «ценностях», необходимо осознать, что мы приближаемся к критическому моменту в наших отношениях с Турцией. Или мы поддержим достижения Ататюрка и закрепим колоссальный успех Турции в становлении светской демократии в стране с мусульманским населением, или же мы недовольно сморщим нос из-за религии турок.
И что мы скажем в последнем случае умеренным мусульманам по всему миру? Что мы скажем тем, кто считает, что можно прийти к соглашению между исламом и демократией? Что мы скажем миллионам мусульман, которые построили свои дома и жизнь в Западной Европе, в том числе в Британии? Будто они своего рода географическое заблуждение?
Запретить ли им из-за чужеродности их «культуры» проживание здесь? Мы будем сумасшедшими, если отвергнем Турцию, на территории которой в прежние времена был оплот Римской империи, а в нынешние времена, как я узнал, производится значительная часть британских холодильников. Одной из турецких компаний принадлежит 15 процентов
