раннее их нападение, на Ниццу, зафиксировано в источниках под 813 г. [814] С другой стороны, в толковании термина apstus (или absus) существует и другая традиция, восходящая к Б. Герару, который считал, что "пустой" манс — это надел, на котором в данный момент никто не живет, но вовсе не обязательно заброшенный, необрабатываемый [815]. Так, Р. Гранд полагал, что "пустые" наделы обрабатывались держателями соседних наделов или же, став частью домена, — наемными работниками и холопами, и отказывался усматривать в них свидетельство экономического упадка [816]. С ним согласна Э. Манью-Нортье, по мнению которой словом absus обозначались недавно и на льготных условиях освоенные земли [817]. Не будучи разрешен, этот спор в последние годы отошел на задний план: едва ли не все современные исследователи сходятся в том, что, безотносительно того, обрабатывались ли "пустые" наделы или нет, их наличие, зафиксированное в документах вплоть до X в., свидетельствует о серьезных экономических и демографических проблемах [818].
Сведения Марсельского политика на этот счет противоречивы: 23 "пустых" колоники (в т. ч. 3 отданные в бенефиций) несут повинности, на 6 из них и еще на 4 других сидят держатели. В 8 из этих 10 случаев упоминание держателей сопровождается выражением ad requirendum, означающим, по всей видимости, что монахи не располагали об этих крестьянах всей нужной им информацией. Подтверждая уже отмечавшуюся исследователями неоднозначность термина absus [819], эти факты говорят о том, что, хотя составители полиптика были очень дотошны в своих разысканиях и достаточно аккуратны в записях (в частности, colonicae apstae, расположенные в одной местности, обычно сведены в одну запись, а в суммарных сводках по поместьям указаны особо), они называли "пустыми" очень разные в хозяйственном отношении держания. Общим между ними было, по-видимому, то, что все они в той или иной мере выпадали из жесткой надельной системы. Появление сведений о "пустых" наделах на рубеже VIII–IX вв., их многочисленность именно в южнофранцузских и итальянских источниках [820] позволяет предположить, что этот феномен связан с кризисом вотчины старого типа, выросшей из крупного хозяйства поздней античности. Исключительно высокий процент "пустых" колоник в Марсельском полиптике свидетельствует, таким образом, о масштабе этого кризиса, но никак не о хозяйственном упадке.
Марсельский полиптик ценен также сведениями собственно демографического характера. Из всех каролингских полиптиков он содержит наиболее подробное описание держателей: фиксируются имена всех людей, проживающих в усадьбе, их родственные связи и, что уникально, возраст детей. Эта особенность Марсельского полиптика сделала его классическим источником по истории раннесредневековой семьи, однако изучение его сопряжено с большими трудностями, и полученные результаты не радуют однозначностью [821].
В 70-е гг., когда в историографии наметилась тенденция оценивать каролингскую эпоху как время стагнации и даже регресса [822], демографы интерпретировали данные Марсельского полиптика в мрачных тонах. Наиболее четко эта позиция изложена в работах Ж.-Ф. Брежи и Ж.-П. Поли [823].
Изучая динамику соотношения полов, Ж.-Ф. Брежи пришел к заключению, что доля женщин в общем населении вотчины с возрастом уменьшалась, что, по его мнению, свидетельствует об их более высокой смертности, главным образом при беременности и родах. Рождаемость была низкой: в годы, непосредственно предшествовавшие созданию полиптика, максимум 38–39 на тысячу. Это объясняется, с одной стороны, тем, что около 40% населения брачного возраста в браке не состояло, с другой — бездетностью пятой части супружеских пар. С учетом высокой детской смертности (к 10–11 годам умирал, как минимум, каждый третий ребенок), население должно было сокращаться, причем демографическая ситуация имела тенденцию к ухудшению. Все это и привело к зарегистрированному в политике запустению большого числа крестьянских усадеб.
Ж.-П. Поли согласен с выводом о ранней (предположительно около 40 лет) женской смертности, как и высокой смертности детей, но упор он делает на вызванном хроническими болезнями раннем женском бесплодии, наступавшем, по его подсчетам, в среднем, вскоре после 30 лет. С ранним бесплодием он связывает низкую рождаемость и низкую плодовитость (новорожденные составляли 70–85% от числа женщин в возрасте от 15 до 49 лет), а также невысокий уровень брачности. Свои выкладки автор, однако, сопровождает двумя оговорками. Во-первых, не исключено, что источник зафиксировал ситуацию наиболее неблагоприятных лет; во всяком случае годы, отличавшиеся наименьшей рождаемостью (803, 805, 807, 810, 812), совпадают с отмеченными в анналах годами голодовок, падежа скота и появления у берегов Франции арабских пиратов, что могло вызвать панику и бегство с насиженных мест. Во-вторых, он предостерегает от распространения данных полиптика на Прованс в целом: другие южнофранцузские источники этого времени убеждают, на его взгляд, в том, что обезлюдение затронуло усадьбы только зависимых держателей, но никак не мелких свободных собственников.
Выводы Ж.-Ф. Брежи и Ж.-П. Поли, как и некоторых других медиевистов-демографов, писавших на более общие темы (например, Д. Херлихи, Э. Коулмен, Ж. Вердона), оказали существенное влияние на развитие представлений о каролингской эпохе, способствуя распространению о ней пессимистических суждений. Однако, в противовес этим суждениям, с начала 80-х гг. стали раздаваться голоса, призывающие к более осторожной и взвешенной оценке данных Марсельского полиптика.
Первая по времени работа, где проводится эта мысль, принадлежит перу М. Зернер [824], решительно возразившей против основного тезиса Ж.-Ф. Брежи и Ж.-П. Поли о том, что полиптик зафиксировал демографическую катастрофу, а также против некоторых примененных ими методических приемов. М. Зернер считает необходимым более критическое отношение к данным источника, прежде всего к сведениям о возрасте детей. Отмечая, что умение называть свой возраст или возраст своего ребенка предполагает определенный уровень культуры [825], исследовательница высказывает сомнение в том, что этот уровень был достигнут крестьянами начала IX в. Указывая на тенденцию к округлению возраста детей около 5 лет (64 пятилетних против 26 четырех — и 38 шестилетних), затем около 8 и 10 лет, она считает некорректным связывать возрастные колебания в численности детей с годами эпидемий, голодовок и т. д., о которых сообщают каролингские анналы, кстати сказать, вовсе не обязательно применительно к Провансу. По подсчетам М. Зернер, дети и молодежь численно преобладали над взрослыми, причем среднее количество детей на семью составляло чуть меньше трех, что вполне достаточно для воспроизводства населения. Она считает также опасным излишне доверять суммарным данным полиптика и настаивает на изучении каждого поместья в отдельности. Согласно ее выкладкам, соотношение детей, молодежи и взрослых, а также рождаемость и плодовитость, сильно варьируют от поместья к поместью. Например, в вилле Галадиус индекс плодовитости составляет 0,49, тогда как в виллах
