жители выгоняли скот и где вполне могли обосноваться, оказавшись практически в недосягаемости от производивших инвентаризацию виллы монахов. Насколько мне известно, ни один из авторов, писавших о демографических особенностях этой виллы, саму эту местность не видел.
При всей неоднозначности выводов, к которым приходили до сих пор исследователи Марсельского полиптика, это уникальный источник, привлекательный уже самой возможностью обсуждения демографических проблем. Ничего сопоставимого с этим текстом в нашем распоряжении нет. О более раннем периоде приходится судить по нескольким сентенциям Цезария, о более позднем — по многочисленным, но разрозненным и с трудом поддающимся систематизации данным актового материала.
Согласно зарисовкам Цезария, состоятельные арлезианцы избегали обзаводиться большим семейством. Имея двух-трех детей, дамы подумывали о противозачаточных средствах, абортах и даже об убийстве новорожденных, что он, разумеется, безоговорочно осуждал [833]. Цезарий дает понять, что при этом они никак не возражали против многодетности своих рабов и колонов [834]. Он сообщает о бесплодии, толкающем женщин к знахарям и торговцам амулетов [835], и о бездетных старцах, размышляющих о том, кого бы усыновить, — вместо того, чтобы завещать свое состояние церкви [836], но эти сведения, безусловно, не дают основания говорить о демографическом кризисе: речь все же идет об общечеловеческих вневременных проблемах. Более надежны (хотя и несколько трафаретны) рассуждения о детях, которые вместе с другими домочадцами окружают человека в его повседневной жизни [837]. При всем богатстве этого источника, с точки зрения истории внутрисемейных отношений [838], самое большее, что можно извлечь из него для собственно демографических штудий, сводится к тому, что малодетные семьи во времена Цезария не были редкостью. Другие тексты меровингской эпохи подкрепляют это впечатление [839]. В это время рано вступали в жизнь и рано уходили из жизни. Лишь один арлезианец, известный по надписям епископата Цезария, дожил до шестидесятилетия [840], а сам Цезарий, которого биографы рисуют древним старцем, скончался в возрасте 72 лет.
Актовый материал Х–XII вв. открывает гораздо лучшие перспективы для изучения демографических процессов. Прежде всего, появляются многочисленные и разнообразные свидетельства экономического роста, в частности аграрной колонизации, несомненно, связанной с ростом народонаселения — в этой оценки сходятся едва ли не все современные исследователи [841]. Упоминания о заброшенных землях (terra absa, terra vacua), встречающиеся в грамотах IX–X вв. [842], в дальнейшем практически прекращаются. За редкими исключениями, в источниках XI в. речь идет только о целинных, необрабатываемых землях (terra herema, terra inculta и т. д.), которые надлежит отвоевать у природы. Умножается и количество упоминаний о распашках нови (ruptura, rumpada), новых насаждениях, а также о заимках и новых поселениях. Резко увеличивается само число называемых поселений, заметно более густой становится их сеть. Обо всем этом речь пойдет в следующих разделах.
Документы этой эпохи содержат также намного больше собственно демографических сведений, но и с ними источниковедческих проблем предостаточно. Главное затруднение состоит даже не в разрозненности данных, а в том, что принципы описания семей контрагентов различались от скриптория к скрипторию и от одной местности к другой; время составления документа и личные предпочтения контрагентов и писцов также играли известную роль. Так, марсельские грамоты гораздо чаще приводят имена детей, чем, например, нимские, причем, по сравнению с каролингским временем, грамоты XI в. намного информативнее. Было бы поэтому опрометчивым пытаться рассматривать имеющийся актовый материал как нечто целое и однородное и обсчитывать его так же, как полиптик. Анализ актового материала (тем более такого объема и разнообразия, который доступен исследователю Средиземноморской Франции) требует несоизмеримо более тщательной подготовительной работы, в частности изучения каждого комплекса документов в отдельности. Полученные при этом выводы неизбежно будут предположительными и обставленными большим числом оговорок, но игра, несомненно, стоит свеч. Ведь на фоне ставших давно общепринятыми утверждений о демографическом росте XI в. [843], в литературе отсутствуют какие-либо количественные оценки этого явления, пускай самые предварительные и условные. (Равным образом, на южнофранцузском материале X–XII вв. нет ни одного специального исследования внутрисемейных отношений [844]). На мой взгляд, такие оценки все же возможны. Во всяком случае, этот материал непозволительно игнорировать. Поневоле абстрагируясь от вопроса о социальном облике изучаемых семей, а также от географических и даже хронологических нюансов, попытаемся установить то, что на демографическом жаргоне называется детностью средней южнофранцузской семьи XI в. При полном отсутствии каких-либо сведений о демографической ситуации в регионе после 814 г. даже самые предварительные и осторожные оценки будут небесполезны.
Демографическое исследование грамот осложняется целым рядом обстоятельств. Начну с того, что во многих документах дети дарителей и других контрагентов не указаны вовсе, что можно трактовать двояко: как отсутствие детей в данной семье и как проявление, со стороны писцов, безразличия к их существованию [845]. Как будет показано в последней главе, за детьми признавались определенные права на семейное имущество, однако формуляр документа не предполагал неукоснительного перечисления детей. В тех случаях, когда дети все-таки упомянуты, писцы часто ограничивались констатацией того, что такой-то отчуждает свое имущество совместно с женой и детьми [846], реже — с женой, сыновьями и дочерьми, однако не обязательно указывая их имена [847]. Иногда имена опускались при копировании подлинных грамот в картулярий [848], но для изучения данного вопроса это не имеет особого значения. Важнее отметить, что латинское filii однозначно переводится как "сыновья" лишь в связке со словом filiae; взятое в отдельности, оно может означать и "дети" [849]. Слово infantes тоже может трактоваться двояко [850], хотя чаще означает все-таки сыновей [851]. Напротив, слово fratres иногда охватывает и братьев, и сестер [852].
Когда же имена детей все-таки приведены, налицо тенденция упоминать, в качестве соучастников сделки, лишь сыновей. Обычно дочери не упоминаются вовсе [853] или же оказываются в меньшинстве, причем, как правило, диспропорция столь велика, что никак не может быть списана на случайность [854]. Та же тенденция просматривается при перечислении детей, во спасение души которых совершается пожертвование [855]. Среди других родственников, упоминаемых в этой связи, опять-таки преобладают мужчины [856]. Конечно, есть грамоты, в которых фигурируют только дочери [857], равно как и такие, где они преобладают [858] или представлены поровну с сыновьями [859] или в не вызывающем подозрения меньшинстве [860], но речь идет об исключениях из правила, обусловленных прихотью участника сделки или тем, что в данной семье вообще не было сыновей. Перечень нескольких названных по имени сыновей иногда заканчивается
