ввести корректирующие коэффициенты, с тем, чтобы заведомо занизить или завысить долю таких семей. Я взял на вооружение обе методики, позволяющие, если не уравновесить сопутствующие каждой из них погрешности, то перепроверить полученные благодаря той или иной из них результаты. Принимая во внимание почти бесконечный ряд источниковедческих деталей, которые следовало бы уточнить до того, как браться за количественную обработку соответствующих данных, и отдавая себе отчет в том, что это потребовало бы усилий, технически несовместимых с заявленными в монографии целями, — я решил в последний момент воздержаться от приведения самих расчетов, все равно невразумительных без упоминания и разбора каждого случая в отдельности, и ограничиться общим выводом. Суть его в том, что на одну семью приходится, в зависимости от методики подсчетов, от 2,8 до 3,3 сыновей. С учетом дочерей, не отраженных адекватно в имеющихся документах, эти цифры следует удвоить. Не забудем также предшествующую крещению младенческую смертность, сведений о которой в грамотах практически нет. Результат совершенно однозначный: в среднем, в семье рождалось не менее 6–7 детей.
Многодетности южнофранцузской семьи XI в. [881] имеются некоторые косвенные доказательства. Например, практически нет благочестивых дарений в надежде заиметь детей [882], что, наряду с религиозными факторами, может объясняться тем, что массовым бесплодием общество того времени не страдало. Нет оснований говорить и о чрезмерно высокой детской смертности: дарения за упокой души умерших детей редки и, как правило, содержат упоминания о других, здравствующих детях [883]. Вполне вероятно, что на самом деле картина была менее радужной, и мы вновь сталкиваемся с искаженным отражением действительности. Но постольку, поскольку вообще можно доверять нашим источникам, оправдано утверждать, что детская смертность не перечеркивала рождаемость.
Как будет показано в пятой главе, существуют серьезные проблемы с социальной идентификацией лиц, упоминаемых в дошедших до нас документах. Совершенно ясно, что лица относительно более высокого статуса представлены в них заметно лучше, чем простолюдины, тем более зависимые крестьяне. И хотя в облике и самом функционировании семей крестьян и их сеньоров, несомненно, было немало общего, маловероятно, чтобы это касалось и такого показателя, как численность детей, сильно зависящего от материальных условий существования. Число детей в крестьянских семьях было, наверное, несколько меньшим, главным образом за счет более высокой смертности [884]. Однако в тех случаях, когда можно с достаточной уверенностью идентифицировать семью как крестьянскую, многодетность все же является нормой [885]. Налицо настоящий демографический бум, органично вписывающийся в наши представления об XI в. как о времени экономического роста.
3. Территориальное устройство
В последние годы медиевисты все чаще обращаются к проблеме социальной организации пространства. Это понятие пришло в историческую науку из географии, где его применяют для обозначения наиболее общих пространственных аспектов человеческой деятельности, будь то территориальное устройство, соотношение форм поселений, дорожная сеть и т. д. Что касается истории, понятие нуждается в дальнейшей теоретической разработке, но даже на нынешнем этапе осмысления его познавательные возможности очевидны [886]. На материале раннего, отчасти и классического, средневековья исследуется в основном территориальная организация власти. В этом, безусловно, есть резон; ясно, однако, что изучение пространственных аспектов жизни общества не должно исчерпываться потестарной проблематикой.
Отличительной особенностью изучаемого региона является то обстоятельство, что он почти никогда не представлял собой единого целого в политическом и даже в административном отношении. Максимально объединенным он был, как ни странно, на заре своей писаной истории, когда в конце II в. до н. э. возникла провинция Нарбонская Галлия. Но и тогда за ее пределами остались т. н. Приморские Альпы — горная область на границе Галлии и Италии, от Ниццы до Бриансона, покорившаяся римлянам лишь при Августе и сохранившая административную самостоятельность вплоть до конца Империи. В эпоху Домината Нарбонская Галлия была разделена на три провинции: Первую Нарбонскую Галлию, в целом совпадающую с Лангедоком; Вторую Нарбонскую Галлию, вобравшую в себя большинство внутренних районов Прованса, из прибрежных же только район Фрежюса; Вьеннскую Галлию — в ее состав вошли Савойя, Дофинэ, Виварэ, Западный и Южный Прованс (Оранж, Арль, Марсель, Тулон, некоторые другие местности). Все три провинции, как и Приморские Альпы, вошли в состав обширного Вьеннского диоцеза [887].
Наиболее реальной административной единицей на протяжении всего античного периода была civitas, иначе pagus. Хотя центром пага чаще всего был римский муниципий, границы их в целом совпадали с древними племенными территориями галлов, лигуров и иберов. Размеры пагов поэтому сильно различались: наряду с крупными (Арль, Ним, Тулуза) существовали и совсем маленькие, расположенные по большей части в Альпах (Антиб, Динь, Риез, Сенез и другие). Границы civitates были четко размечены; найдены межевые знаки с надписями типа: fines arelat(ensium); fines aquens(ium) [888]. Следует иметь в виду, что заключенная в этих границах территория обладала не только политической, но в определенной мере также экономической целостностью. Во всяком случае, имения подавляющего большинства граждан civitas находились в ее пределах и обеспечивали важнейшей продукцией ее главный город [889].
Это административное деление было принято Церковью [890], придерживавшейся его в течение почти всего средневековья. Даже в тех случаях, когда город практически прекращал существование, и резиденцию епископа переносили в другое место, территориальная единица, а с нею и епископская кафедра, сохраняла древнее название. Так, в средние века резиденция епископов Сенеза находилась в городке Кастеллан, но это никак не сказывалось на титулатуре [891]. Изменений было немного, и касались они границ не столько провинций, сколько входящих в них civitates. Например, к началу VI в. из Нимского диоцеза выделились диоцезы Изес и Магелон, из Безьерского — маленький диоцез Агда [892]. Одновременно начинает выстраиваться церковная иерархия. Епископы Первой Нарбонской Галлии оказались в подчинении у нарбонского архиепископа, чья власть, однако, не простиралась за Севенны, за которыми начинались архиепископства Буржа и Вьенн. С конца VIII в., с образованием Испанской Марки, в состав Нарбонской архиепископии вошли и каталонские диоцезы — вплоть до образования в 1118 г. Таррагонского архиепископства. Прованс был разделен на три церковные провинции: Арль, Экс и Амбрен, в целом совпадавшие с границами гражданских провинций Поздней империи. Например, Амбренское архиепископство, состоявшее из шести епископств, соответствовало Морским Альпам [893].
Политическое единство региона было нарушено в начале V в. Обосновавшись в 418 г. в районе Тулузы, вестготы шаг за шагом прибрали к рукам территорию, которую мы сегодня называем Лангедоком.
