и вовсе был отдельным королевством [924] и в некоторых текстах называется так еще в XI в. [925], хотя в это время уже являлся частью королевства, известного как Бургундия, или Арелат. Его правители именуются в местных грамотах "королями аламаннов и провинции" [926], "аламаннов и провинций" [927]. В несколько измененном виде этот титул был унаследован германскими императорами [928] — притом, что в составе Арелата существовало графство, иначе марка, Прованс, управлявшееся одной и той же династией в течение двух столетий [929].
В IX в. Провансом зачастую называлась территория не только меровингской Provincia, но также Дофинэ и даже лежащих по ту сторону Роны областей Виварэ и Изеса — напомню, что последний остался за пределами вестготской Септимании и традиционно был больше связан с Арлем, чем с Нимом и Нарбоном [930]. Написанное при Карле Великом житие Ансберта Руанского помещает в пределах Прованса местечко Dusera, т. е. Donzère, расположенное к югу от Монтелимара, на территории, которая в дальнейшем считалась частью Дофинэ [931]. Но уже в X в., с образованием графства Прованс его границы в целом вернулись к изначальным и в географическом отношении более естественным [932]. Территориальной устойчивости и внутренней организации средневекового Прованса могли позавидовать многие княжества Европы. В какой-то мере этому способствовало то обстоятельство, что с 1268 по 1481 г. его правители носили королевский титул, но важнее была все-таки именно адекватность его политических и природно-географических границ. На протяжении веков они изменялись сравнительно мало и, что особенно знаменательно, в конце концов возвратились к исходному состоянию. Так, начиная с XIII в. северные районы Прованса (Гап, Амбрен, Бриансон) больше тяготели к Дофинэ, став в дальнейшем частью этой провинции; в 1388 г. Ницца на пять столетий отошла к Савойе; но сегодня мы снова видим их в составе Прованса. Революция разделила его, как и другие провинции, на довольно-таки произвольно выкроенные департаменты, однако вычеркнуть pays из реальной повседневной жизни не удалось. В той или иной форме они продолжали существовать, пока наконец в послевоенные годы логика государственного управления не побудила Париж создать на основе департаментов более крупные административные образования, в территориальном отношении сопоставимые с древними провинциями и даже совпадающие с ними. Так возникла компактная область, не очень складно именуемая "Прованс — Лазурный берег".
На долю Лангедока, чьи границы менее определенно заданы ландшафтом, выпало больше испытаний. Прежде всего, различали (и различают) Нижний и Верхний Лангедок; первый, в целом, соответствовал Септимании и Виварэ, второй — Тулузену и Альбижуа. Это деление восходит ко времени поселения вестготов на Гаронне (418 г.), которое повлекло отделение Тулузы от приморских городов Нарбонской провинции, оставшихся под прямым контролем Рима. Так продолжалось до 462 г., когда после гибели Майориана вестготы заняли Нарбон, а затем и другие города Септимании. После их поражения в битве при Пуатье исторические судьбы двух областей вновь разошлись. В составе одного государства они оказались не ранее 759 г., когда франки выбили сарацин из Нарбона, но к этому времени области уже настолько обособились, что восстановление административного единства прежней Нарбонской Галлии оказалось проблематичным. В начале IX в. оба региона входили в состав Аквитанского королевства Людовика Благочестивого с центром в Тулузе, однако источники этого времени последовательно отличают Септиманию не только от Аквитании, но и от Marea Tolosana, иначе просто Tolosanum [933]. Впоследствии герцоги Аквитании также претендовали на верховенство над всей Южной Галлией вплоть до Роны, но без большого успеха, и даже графы тулузские, несравненно лучше укорененные в Средиземноморье, контролировали Септиманию главным образом через своих вассалов — виконтов Нарбоны, Агда, Безье, Нима и других сеньоров этого непокорного края [934]. Для жителей Тулузы купцы из Септимании еще в XI в. были готами [935]. Различие между Нижним и Верхним Лангедоком было наполнено реальным экономическим и культурным содержанием даже в эпоху "старого режима", когда они входили в состав обширной провинции Лангедок, простиравшейся от верховий Гаронны до верховий Луары.
В документах IX–X вв. Септимания-Готия, как и Прованс, иногда называются "королевством" [936], но лишь фигурально. Эта область никогда не имела столь высокого статуса; недолговечным оказалось даже "графство Готия": соответствующий титул вышел из употребления уже в XI в. [937] Феодальная раздробленность была здесь выражена сильнее, чем в Провансе, и сохранялась до XV в. Не вдаваясь в перипетии внутриполитической истории региона, замечу лишь, что в этот период менялись и его внешние границы: с 1258 по 1659 г. Руссильон был по большей части под властью короны Арагона, а после Пиренейского мира сохранил административную самостоятельность, оставшись за пределами провинции Лангедок. Тем не менее, возникшее на заре средневековья представление о целостности территории между Пиренеями и Роной не кануло в Лету и уже в наши дни воплотилось в административной области "Лангедок-Руссильон". В подтверждение полуторатысячелетней традиции Тулузен и Альбижуа оказались в составе другой, менее "органической", области — вместе с Керси, Руэрг, Фуа и Восточной Гасконью.
Будучи вполне реальными единицами территориальной организации, Прованс и Септимания, однако, редко появляются в источниках. В основном это нарративные тексты [938], капитулярии и акты поместных соборов [939]. Им не всегда находилось место даже в королевских дипломах [940] и папских буллах [941], не говоря уже о документах частных лиц. Вне историко-политического контекста эти топонимы почти не встречаются: их легче обнаружить в нестандартных формулировках [942], чем при локализации земельных участков. Судя по тому, как описываются объекты сделок, хозяйственная и правовая жизнь протекала, в основном, в пределах той или иной civitas.
В V–VIII термин civitas еще довольно часто означает не только город, но и его территорию, причем не ближайшую округу, а весь диоцез [943]. В этом значении он сохранялся и в каролингское время [944]. Изредка в этом смысле употреблялся и термин urbs [945]. Если речь шла о земельном владении внутри города как такового, это отмечалось особо [946]. Однако в X, тем более XI–XII вв., civitas — это, по большей части, уже город как поселение. В Ниме, где были очень сильны римские традиции, старой формулы in territorio civitatis держались особенно долго: она преобладает до самого конца X в., затем уступает место формуле in comitatu и в дальнейшем встречается лишь эпизодически [947]. Эта территория по большей части совпадала с территорией древнего пага [948]. В нарративных источниках меровингской эпохи она иногда называется provincia [949], в документах же (к сожалению, немногочисленных) при локализации
