Через 24 часа отек начинает спадать, отделяемое из глаза слизисто-гнойное. Наблюдается сильный ирит [воспаление радужной оболочки], роговица отечна на всей трети поверхности… На третий день много отделяемого, веки все еще отечны. На четвертый день веки склеены гноем. Тяжелый ирит. Роговица не очень отечная… На восьмой день наблюдается гипопион [гной], веки коричневатого цвета и опущены, глаз полностью не открывается… Через 10 дней роговица все еще без кровеносных сосудов, очень мутная, покрыта гноем. На 14-й день центр роговицы становится жидким и вытекает, обнажая десцеметоцеле [мембрану роговицы]. Десцеметова оболочка остается интактной до 28 дня, когда и она прорывается. Наблюдаются остатки глаза в гнойной массе» (Ида Манн, А. Пири, Б.Д. Пуллинджер. Экспериментальное и клиническое исследование реакции переднего сегмента глаза на химическое повреждение, в частности, боевыми отравляющими веществами. Британский журнал офтальмологии. Приложение XIII к монографии. 1948 г. С. 146–147).
В качестве объяснения методологической обоснованности такого исследования П.Б. Медавар предлагает следующий прагматичный комментарий.
«При всей своей недоработанности бихевиоризм, задуманный скорее как методология, а не психологическая система, учит психологии с брутальным акцентом на то, что «собака скулит» и «собака грустна» – утверждения разного эмпирического порядка, и помоги, Боже, психологии, если она когда-нибудь снова проглядит это различие» (П.Б. Медавар. Искусство разрешимого (Лондон. Метуен. 1967). С. 89).
Однако профессор Медавар забыл пояснить, на ком ставится «брутальный акцент»: на экспериментаторе или на субъекте эксперимента. Будет ли различие в методологии, если, например, испытуемый сможет сказать «Мне грустно» или «Мне больно»?
Умный анализ этики и психологии экспериментов на животных (а также новые, еще более отвратительные примеры из практики) см. у Кэтрин Робертс, «Животные в медицинских исследованиях» в ее книге «Научное сознание» (Нью-Йорк. Бразиллер. 1967).
(3) Это взято из исследования эффектов боевой бомбардировки мирного населения с особым акцентом на возможные результаты термоядерной бомбардировки. Исследование проводилось на гранты от ВВС США и офиса начальника медицинской службы при бюро прикладных социологических исследований Колумбийского университета и было опубликовано с помощью субсидии Фонда Форда. Следует отметить, что выводы ученого в целом оптимистичны в отношении быстрого восстановления после ядерной войны. Он даже делает предположение, что широкомасштабное разрушение культурных артефактов в такой войне может возыметь эффект, аналогичный уничтожению варварами греко-римских памятников и архитектуры: дескать, освобождение от мертвой руки старого искусства в свое время открыло дорогу итальянскому Возрождению.
«Мы намеренно избегали разжигать эмоции. В этой сфере науки, которая вызывает сильнейший ужас, страх или надежду, ученый испытывает серьезное искушение ослабить стандарты объективности и дать волю своим субъективным чувствам. Нет такого человека, который не был бы глубоко взволнован и обеспокоен фактом существования ядерного оружия. Эти эмоции, безусловно, необходимы для мотивации деятельности, но они не должны искажать выяснение истины или предварительные данные.
Эта книга рассказывает о социальных последствиях реальной бомбардировки, начиная от различных типов разрушений как определенных физических событий, шаг за шагом изучает воздействие бомбардировки на городское население – на его размер, состав и занятия – и наконец анализирует последствия бомбардировки для населения одной или нескольких стран… Хотя мы глубоко обеспокоены моральной и гуманитарной стороной разрушений, вызванных бомбардировкой, мы исключили их из книги – не потому, что считаем их второстепенными проблемами, но потому, что их лучше рассматривать отдельно и в ином контексте».
Этот «иной контекст», впрочем, автор так и не объясняет. Однако он действительно размышляет над «эффектом», который массовая бойня оказывает на моральное состояние людей. Обратите внимание, как употребление выражений «очевидно», «на основании», «можно утверждать» и «существуют доказательства» ловко денатурируют ужас обсуждаемой темы.
«Влияние случайных жертв на моральное состояние выживших происходит в основном от вида убитых и раненых и от эмоционального шока в результате потери родственников и друзей… Ни в одном другом аспекте воздушные рейды не вызывают столь серьезных эмоциональных потрясений, как в том, что касается вида смертей и мучений. В ходе интервью с людьми, пережившими атомную бомбардировку, выяснилось, что треть из них были эмоционально подавлены из-за смертей, которые они видели, и только менее пяти процентов испытывали страх или иную форму эмоциональных отклонений из-за вспышки, грохота, взрыва, разрушений и пожаров».
Атомная бомбардировка вызвала более эмоциональную реакцию, чем обычная. Янис заявляет:
«Очевидно, дело здесь не просто в значительных потерях убитыми и ранеными, но и в специфическом характере повреждений. Сильно изменившийся внешний вид тех, кто получил тяжелые ожоги, произвел сильнейший эффект на тех, кто их видел. На основании этого с высокой вероятностью можно утверждать, что коррелятом исключительных поражающих характеристик атомного оружия является необычайно интенсивное эмоциональное воздействие на тех, кто не пострадал, вызванное видом тех, кто оказался в числе потерь.
Сильное эмоциональнее потрясение от вида изуродованных тел отмечалось и в отчетах о менее мощных катаклизмах мирного времени, например, после взрыва на промышленном предприятии.
Нас эти эмоциональные отклонения интересуют лишь поскольку, постольку они влияют на внешнее поведение горожан. Отмечаются две противоречивые формы краткосрочных реакций. Можно утверждать, что будут преобладать апатия и дезорганизация. С другой стороны, эмоциональное потрясение при виде потерь может усилить бегство или оборону. Существуют доказательства обоих видов реактивного поведения, причем последний стимулируется эффективным руководством и направлением выживших на полезную деятельность» (Фред С. Айкл. Социальное влияние разрушений от бомбардировки (Норман. Окланд. Университет Оклахома пресс. 1958). С. vii-viii; 27–29).
(4) Как полагает автор приведенного выше фрагмента, новая социальная наука операционного анализа проделала впечатляющую работу по поиску пока еще неторных путей для исследований. Вот, например, несколько предложенных тем, на которые корпорация РАНД в 1958 году получила правительственные гранты – несколько миллионов долларов – как на часть своих исследований, посвященных защите гражданского населения:
«Нужно провести исследование выживания населения в условиях, аналогичных переполненным противоядерным убежищам (концентрационные лагеря, переполненные товарные вагоны, как делали русские и немцы, военные транспорты, переполненные тюрьмы, переполненные спасательные шлюпки, подводные лодки и т. п.). Нужно выяснить полезные принципы и адаптировать их к программе противоядерных убежищ».
Целью исследования было «убедить, что самые неприятные моменты этого события были предусмотрены и адаптированы для лучшей переносимости правительством мирного времени» (Герман Кан, «Несколько особых предложений для скорейшего обеспечения невоенного оборонного потенциала и начала перспективных программ», исследовательский меморандум корпорации РАНД RM-2206-RC, 1958. С. 47–48).
И еще один пример истинно фаустовского размаха наших военных исследований – прогноз инженера ВМФ:
«Погода и климат никогда не держат нейтралитет: они либо чудовищные враги, либо сильные союзники. Представьте фантастические возможности нации, которая обладает способностью управлять на больших территориях или даже на всем земном шаре распределением тепла и холода, дождей и солнца, наводнений и засух к своей (и союзников) выгоде и в ущерб врагу! Мы должны подумать об этом сейчас, ведь именно в этом направлении ведет нас технология…
Вопрос уже не стоит как “сможет ли человечество масштабно модифицировать погоду и контролировать климат?”. Скорее, вопрос уже звучит так: “Какие ученые сделают это первыми, американские или русские?..”» (капитан 2 ранга ВМС США Уильям Дж. Котч. Контроль погоды и национальная стратегия. Протокол института ВМС США. Июль 1960. С. 76).
(5) Классическое обоснование технического прогресса в том, что он освобождает людей от тягот существования, давая им досуг и возможность «жить по-человечески». Однако следующая подборка заставит нас предположить, что к тому времени, когда мы доберемся до высокого плато этого творческого досуга, оно окажется густо населенным более полезными видами изобретений, которые объективировали и само творчество. Еще неясно, какое обоснование выберут для этой формы прогресса – разве что технократический императив: «Что можно сделать, должно быть сделано».
