Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1

106

Так, в 1580 году, в достопамятный год выхода в свет Острожской Библии, луцкий владыка Иона Красенский жаловался (30 июня) луцкому старосте и подстаростию, что князь Константин Острожский (которому приписывают всю честь издания Библии), «в день святых апостол Петра и Павла, не маючи жадного взгляду на зверхность Е. К. М., покой права посполитого и на вольности польские а на конституции сеймовые, торгнувшися на учтивое упривилеванье, за службы его, Красенского, ему от славной памяти короля Сигизмунда- Августа наданое, наехал моцво гвалтом, маючи при собе почет великий слуг, татар поганцов и иных много разного стану людей, бояр и подданных его, на монастырь, на двор и села Буремец, Подгайцы и село Боголюбое... сребро, золото, цынь, медь, кони, быдло рогатое, волы, коровы... збожье в гумне стоячое и на поле засеяное, попелу шмальцованого 250 лаштов... забрал, бояр и подданных всех под послушенство свое подбил, и колько десять коней поганцов татар своих у монастыри Св. Миколы и в дворе жидичинском и везде слуг, бояр и подданных своих почты немалые зоставил...» Все это — из-за того, чтобы ввести во владение монастырем Теофана Грека, владыку мекглинского, которому тот же князь Острожский исходатайствовал у короля духовный хлеб на Руси.

Этому вельможе, проводействовавшему православию на Брестском собор 1596 года, посвящена была обличавшая действия собора книга «Апокрисис». Знатные паны представляли, в борьбе двух вер и обществ, как-бы не сознающие этой борьбы стены или башни, из-за которых воители метали одни в других боевые снаряды. В посвящении к „Аиокрисису“ сказано: «...ведаючи и то, же предкове в. м. неколи греческои релеи были. В которую надею теж под заслоною зацного имени в. м. моего милостивого пана, яко за неяким щитом, межи люде здаломися пустити тую книжечку».

Это весьма важная для уразумения Польши страница польской истории. Приводим ее в польском переводе В. В. Спасовича с латинской рукописи, принадлежащей Императорской Публичной Библиотеке.

«Tym czasem w Polsce, oprocz rozruchow i zabojstw w roznych miejscach pomiedzy prywatnemi osobami wydarzonych, wybuchlo nowego rodzaju zaburzenie. Jacys negodziwce, chcac na wzor francuzski gwalt zadac religii chrescianskiej, utworzyli pewna sekte lotrowska, tak ze, popierajac pozornie sprawe Biskupow i duchowenstwa, zamierzyli zbogacic sie lupiestwem i grabieza. Podczas niebytnosci w Krakowie Wojewody, Starosty, Burgrabiow zamku, 10 pazdziernika (1579) sprawili burde i tumult, ktore potem w zupelny bunt sie przerodzily. Naslali kilku swoich spolnikow na swiatynie ewangielicka Brogiem zwana na rynku Swietojanskim, zlajali publicznie zelzywemi wyrazami predykanta, potem z dobyta bronia wszyscy wspolnemi silami opadli swatynie pienknie zbudowana, wylamali drzwi i ramy okien, a gdy predykant uciekl, rozrzocili dach i zostawili gole tylko sciany; nastempnie wdarli sie do sklepow i zlupili wielkie summy srebra i pieniedzy, zlozonych w tem pewnem i bezpiecznem miejscu przez szlachte i kapcow, a wynoszacych do 60.000 zlotych, przyczem poraniono zostalo mnostwo osob broniacych swiatyni. Podwojewodzi Zygmunt Palczowski, chacy gwalt ten powsciagnac, zmuszony byl uciekac z wielkiem dla sie niebezpieczenstwem. Bunt ten trwal trzy dni. Magistrat miejski bardziej mu sie dziwowal, niz go usmierzal. — O ten wypadek jedni winili Biskupa i duchowienstwo, drudzy Wojewode Sieradzkiego, ktorego sludzy mieli, jak powiadano, udzial w rabunku, inni zas znowu zakow Akademii Krakowskiej. Przyjechal Woiewoda, Senatorowie i Magistrat, robili w Ratuszu inkwizycija tego bezprawia, lecz znaczna czesc winowajcow skladala sie z szlachty, slug Wojewody Sieradzkiego i duchowienstwa, a choc ich przekonano o czyn, jednak, poniewaz okazali sie szlachta, wolnemi ludzmi i rownemi z rodu pierwszym osobom Pzplitej, puszczono ich wolno, zas gardlem ukarano tylko piec osob z pomiedzy motlochu, ktorzy ledwie rcsztkami lupu sie pozywili. Taki byl koniec tego bezpawia. Biskup Krakowski ofiarowal sie wpawdzie wyplacic ze swej kieszeni kilka tysiecy zlotych na poprawienie Brogu, lecz nie przyjeto tego wynagrodzenia, nie odpowiednego ani ogromowi straty, ani wielkosci wyrzadzonej krzywdy, a Brog wyrestawrowany zostal kosztem ewangelikow». 

Суд над шляхтою и нешляхтою, в приведенном случае, до того был в нравах «братьев шляхты», что почтенный автор записок не отнесся к потомству ни с малейшим протестом против амнистии. Чего же не возможно было делать шляхте? И чего не могли делать чрез посредство шляхты иезуиты? И чего не могли они делать с нею самою, при отсутствии в ней идеи гражданского долга?

Это необходимо иметь ввиду, чтобы не объяснять сказания этого современника религиозным антагонизмом.

Под именем князя Василия он был известен и в Туретчине. Королевский посол Писочинский записал в своем дневнике, 1602 года 17 мая, как в Белгороде пришли к нему от санджака турки и доказывали, что король мог бы обуздать казаков, еслиб только захотел, «poniewaz to wszytko ludzie z iego panstwa i tez z dobr kniazia Wasyliowych, kniazia Zbaraskiego i inych panow, poddanych iego». (Рукоп. Императ. Публ. Библ. польск. отд. IV, № 71, л. 107).

И не удивительно: ибо какая сдержанность, какая умеренность могла быть у людей, которые, ради необузданного своевольства, ради жадности, ради разврата, вдались в казачество ?

Судебные речи, pro и contra, приведенные Горницким, весьма интересны, как произведения замечательного ораторского искусства и как характеристика века и общества. Для нас, изучающих старину свою по юридическим бумагам, они драгоценны, как живой голос среди немого архива. Автор «Русской Истории в Жизнеописаниях» отозвался о князе Константине Константиновиче Острожском следующими словами: «В молодости своей, как рассказывают, он заявлял себя в домашней жизни не совсем благовидным образом: так, между прочим, он помог князю Димитрию Сангушке увезти насильно свою племянницу Острожскую». — Слова: «как рассказывают», можно так понять: что это, пожалуй, и выдумка. Скептицизм бывает иногда полезен в исторических изысканиях; но, кто в третьем, исправленном издании книги своей, ссылается на малорусские летописи в том, что первые запорожцы, при вступлении в Сечь, обещали ходить в церковь (см. выше примечание на стр. 67), тому никак уж не приходится заподазривать свидетельство современника о том, что происходило в его сфере, и что он имел полную возможность видеть и слышать.

Папский нунций Гонорат Висконти рассказывает, что поляки отличаются охотою говорить речи, и что даже в домашних беседах, когда один говорил, другие весьма внимательно слушали его; потом произносил речь другой собеседник, и этак проходило у них все время в произнесении друг перед другом речей.

Напомним читателю подобную речь любезного всем балагура, пана Паска (Pamietniki Chrizostoma Paska), перед своею невестою.

О польская свобода! И этой свободой мы величаемся перед чужими народами? Ах, как бедна свобода наша в Польше, где так много самоуправства!

В сочинении своем „Оборона Церкви Всходней“, Захария Копистенский говорит о князе Василии: «Монахов святогорцев релии греческой нечестно приймовал и, прикладом отца своего, ялмужну давал». (Рукопись варш. библ. гр. Красинских.)

Между сказаниями об этом современников, сохранилось прелестное изображение престарелого князя, нарисованное какою-то наивною личностью оных дней, разумеется, столь же далекое от действительности, как и современная нам иконография князя Острожского. Летописец, воображая, что названный Димитрий был Отрепьев, говорит о нем и о его товарищах следующее: „И приндоша в Острозеполь, и поведаша об них князю Константину Константиновичу, и повеле им внити в полаты своя, и внидоша и поклонишася ему, и видеху благовернаго князя, седяща на месте своем, возрасту мала суща, браду имея до земли, на коленях же его постлан бысть плат, на немже лежаще брада его“. („Сказание и Повесть еже содеяся в царствующем Граде Москве и о Ростриге Гришке Отрепьеве и о Похождении его“).

В коротенькой летописи, написанной по смерти Богдана Хмельницкоготакая роль Острожского проглядывает даже сквозь воображение несведущего в делах мира сего писателя. Он говорит: „В то время в городе Остроге великий князь Константин Иванович (летописец не знал, что так звали князя — Васильева отца) Острожский, неисчетного богатства и добродетели муж, благочестив же и многомилостив. Тогда в хоромах своих, на Пещанке в уединении, работой королевской и верой прилежно занимался. И явились к нему бояре и князи киевские, и говорили князю Константину, же треба искусителям язык отсещи и оружие отнять. Здесь и сейм совершили, и наряд нарядили во всю Украину, в города и села, како противостати оскорбителям православныя веры и всего народа руского“.

Весьма жаль, что мы не знаем, где первоначально найдена рукопись Иоанна из Вишни, и какими путями пришла она в Императорскую Публичную Библиотеку.

Против подлинного правописания Иоанна сделал и фонетические поправки, в тех словах, которые он произносил не так, как стали бы читать его писание в наше время образовавшиеся на литературе общерусской и несведущие в украинском и галицийском говоре. Кто хочет удостовериться в неверности моих поправок, тому укажу на церковное чтение и проповеди галицко-русских священников нашего времени, не только тех, которые прониклись идеей, украинского самосохранения в слове (этих, покамест, очень, очень мало), и даже тех, которые или вовсе ничего не ведают об украинской литературе (этих больше всего), и даже тех, которые изо всех сил стараются снискать расположенность противников теории Макса-Миллера о непреодолимой для человеческих средств формации языков.