В августе Ханако-сан пригласили в полицейский участок и посоветовали прекратить всякие отношения с Зорге, на что она, сардонически усмехнувшись, ответила, что приглашает начальника участка на обед.
Предполагалось также, что подозрений японской полиции возбуждала неосмотрительность полковника Мейзингера, перед которым стояла задача докладывать о немцах, живущих в Японии, и поддерживать связь с японскими властями, наблюдая за подозрительными личностями. Перед отъездом в Токио начальство приказало Мейзингеру заняться расследованием деятельности Зорге, и, хотя отчет его был благоприятен для Зорге, Мейзингер сказал, что ему было велено обсудить этот вопрос с японской полицией, что и побудило последнюю заняться своим собственным расследованием.
Аресты Одзаки и Мияги сразу же вскрыли не только существование группы Зорге, но и тревожные утечки информации сверху, из кругов, близких к принцу Коноэ, и касающиеся японо-американских переговоров. Вероятно, именно эти разоблачения, полученные от Одзаки и Мияги, и привели Управление прокуратуры к решению о необходимости немедленного ареста Зорге и его со-трудников-европейцев.
Японская полиция также утверждала, что обнаружила, что Зорге должен был отплыть из Японии на пароходе в Шанхай, однако эти данные ничем не подтверждены. Ясно лишь, что, находясь на грани ареста, Зорге считал свою миссию законченной, и в этом-то все Дело.
Глава 15. ТОКИЙСКАЯ СЛЕДСТВЕННАЯ ТЮРЬМА
Как мне хотелось улететь с этими воробьями в небеса Сибири!
Зорге, в тюрьме Сугамо
Так исторически сложилось, что судебная процедура в Японии еще со времен эры Мейдзи испытала на себе глубокое влияние юридической системы Франции. Позднее, в первой половине двадцатого столетия, и до самых реформ оккупационного периода определяющим становится влияние германской судебной системы. Кодекс наказаний 1907 года и Кодекс судебной процедуры (действовавший с 1923 по 1948 год) основывались на соответствующих германских кодексах и исповедовали то, что можно было назвать «полуобвинительным принципом».
Другими словами, любого подозреваемого, находившегося в заключении в полиции, могло ожидать долгое следствие, а уж насколько долгое — это зависело от тяжести и сложности предполагаемого преступления. В серьезных случаях допросы обвиняемого могли продолжаться год и более, а сам по себе суд зачастую был не более, чем пустой формальностью, когда председательствующий и его коллеги задавали подсудимым несколько вопросов утвердительного характера и предоставляли адвокату некоторую возможность для защиты.
В случае если выдвигались серьезные обвинения, следствие, предшествующее суду, проходило три последовательные стадии: следствие в полиции, следствие, проводимое прокурором, и следствие, проводимое предварительным судом. Как правило, первая стадия проходила в полицейском участке, вторая — в тюрьме предварительного заключения (или в следственной тюрьме), а вот третья — в окружном суде. И если первая и вторая стадии расследования могли частично пересекаться, то следствие предварительного суда не могло начаться до тех пор, пока прокурор не закончит свое расследование.
Ключевой фигурой всего процесса следствия от ареста до вынесения окончательного приговора был прокурор. Предполагалость, что уже следствие в полиции проходило под его руководством и именно он решал, доводить или нет дело до предварительного суда. Ибо последний, как правило, в большей степени занимался повторением проведенных ранее допросов. Подобно прокурору, предварительный суд расследовал не только факты, относящиеся к данному делу, но также — как писал один знаток — и «те субъективные и психологические составляющие преступления, которые часто могут быть точно доказаны лишь заявлением самого обвиняемого о них». Однако предварительный суд, допрашивая обвиняемого, исходит из заключения, представленного прокурором, и в ходе суда прокурор сидит выше обвиняемого и его адвоката, что фактически ставит его на одинаковый уровень с председателем суда.
По своему статусу прокурор и в самом деле был едва ли ниже судьи. Они получали почти одинаковую зарплату, однако именно у прокурора было больше шансов продвинуться по службе, количество высокооплачиваемых должностей на обеих ветвях юридической профессии было почти одинаковым, однако судей было намного больше, чем прокуроров.
Что касается защитников, их в целом считали людьми подчиненными по отношению к судьям или прокурорам. В уголовном деле защитник не имел никаких фактических прав в ходе всего долгого процесса следствия, и его функции были значительно урезаны. Редко, когда он пробовал «прощупать»» дело, не идя дальше того, чтобы узнавать факты у своего подзащитного. Он также расспрашивал родственников и друзей обвиняемого, пытаясь получить данные, которые можно было бы представить в суде в качестве смягчающего обстоятельства. Почти во всех случаях целью защитника было добиться вынесения его клиенту более мягкого приговора или, самое лучшее, приговора с отсрочкой исполнения.
Прокурором, непосредственно отвечавшим за следствие по делу Зорге, был назначен Йосикава Мицусада из Идеологического департамента Управления прокуратуры токийского окружного суда[113]. Прокурору Йосикаве было тридцать четыре года — он был на двенадцать лет моложе Зорге. Для японца он был довольно развит физически: широкий в кости, чуть выше среднего роста. Его продолговатое лицо с твердо сжатым ртом и резко очер-ценными скулами говорило о характере решительном и независимом.
Йосикава чрезвычайно хорошо разбирался в вопросах текущей политики и экономики, включая марксизм. Ходили слухи, что он и сам был марксистом, еще будучи студентом Токийского императорского университета, вскоре после окончания которого он написал исчерпывающее исследование Рисового бунта 1918 года.
Переводчиком был назначен профессор Икома, преподаватель немецкого языка в Токийской школе иностранных языков, и оставался им на протяжении всего процесса по делу Зорге. Описывая Йосикаву того времени, Икома пишет о его моложавой внешности, однако добавляет: «Он уже успел приобрести многие из характерных черт прокурора идеологического департамента и на допросах с большим мастерством чередовал жесткие и мягкие подходы в отношении к подследственному. Похоже, что и сам Зорге до некоторой степени восхищался им».
Как мы видели, в полицейском участке Ториизака Зорге продержали совсем недолго. Первая стадия расследования — допросы в полиции — началась в следственной тюрьме, которая была частью тюрьмы Сугамо, расположенной в северном пригороде Токио.
В течение первых нескольких дней Особой высшей полиции под руководством Йосикавы и других прокуроров не удалось вытянуть из Зорге никаких признаний того, что он работал на Советский Союз или Коминтерн, ибо Зорге с самого начала подтвердил, что занимался сбором секретной информации, однако настаивал, что работал на германского посла, а не на русских, и потому снова и снова требовал свидания с генералом Оттом.
Утверждение, что он шпионил для Отта, было изобретательным и остроумным и, в конечном итоге, не таким уж неправдоподобным. Возможно, Зорге мог питать слабую надежду, что его требование будет удовлетворено. Но даже если и так, его позиция все равно по-прежнему оставалась уязвимой, но уже не отчаянной. Он знал, что приближается война на Тихом океане. Фактически было уже твердо решено, что очень скоро Япония станет сражаться бок о бок с Германией против Англии и Голландии. Но если, что казалось весьма вероятным, Япония поднимет оружие не только против Англии и Нидерландов, но и против Соединенных Штатов, будут ли Гитлер и Муссолини соблюдать свои обязательства по Пакту о тройственном союзе? Объявят ли они войну Америке? Таков был главный вопрос, который Япония не уставала задавать себе и своим союзникам по оси.
И Зорге непременно должна была приходить в голову мысль, что в тот момент, когда их отношения с Америкой были близки к разрыву, японцы не будут так глупы, чтобы рисковать оскорблять германское посольство. Арестовать важного германского корреспондента, занимающего полуофициальный пост в германском посольстве, — это одно, а вот отказать германскому посольству в любых контактах с ним — это совсем другое.
Зорге был арестован 18 октября, в субботу утром. Наступил понедельник, но по-прежнему не было ни намека на то, что ему позволят встретиться с Оттом или с кем-либо еще из посольства, и с каждым часом росла мучительная вероятность того, что следователи говорили правду, утверждая, что у них имеются убийственные доказательства против арестованного. В чем бы ни признались Одзаки и Мияги и какой бы документальный материал ни был найден в их домах, все можно было отнести к разведданным, собранным для посла Отта. Слабыми звеньями, с точки зрения Зорге, были Клаузен и Вукелич — особенно первый. Очень многое зависело от того, обнаружен ли радиопередатчик Клаузена, и если да, то где. По словам одного из источников, Клаузен стал давать показания сразу в день ареста, 18 октября. Йосикава, однако, вспоминает, что Клаузен признался во всем лишь «на третий или четвертый день после ареста». Другими словами, во вторник 21 октября или в среду 22 октября[114].
