Зорге был арестован 18 октября, в субботу утром. Наступил понедельник, но по-прежнему не было ни намека на то, что ему позволят встретиться с Оттом или с кем-либо еще из посольства, и с каждым часом росла мучительная вероятность того, что следователи говорили правду, утверждая, что у них имеются убийственные доказательства против арестованного. В чем бы ни признались Одзаки и Мияги и какой бы документальный материал ни был найден в их домах, все можно было отнести к разведданным, собранным для посла Отта. Слабыми звеньями, с точки зрения Зорге, были Клаузен и Вукелич — особенно первый. Очень многое зависело от того, обнаружен ли радиопередатчик Клаузена, и если да, то где. По словам одного из источников, Клаузен стал давать показания сразу в день ареста, 18 октября. Йосикава, однако, вспоминает, что Клаузен признался во всем лишь «на третий или четвертый день после ареста». Другими словами, во вторник 21 октября или в среду 22 октября[114].
В заявлении, подготовленном, когда следствие в полиции подошло к концу, Клаузен, говоря о Зорге, заметил, что это был «человек, который не смог выдержать некоторых условий».
«Я считаю, поскольку это очевидно, что после ареста он сказал все. Если бы в момент ареста он остался твердым коммунистом, он придержал бы язык и не говорил всего».
Нет сомнения, что полиции удалось убедить Клаузена, чтобы подвигнуть и его рассказать все, что Зорге сразу сознался во всем, как только его арестовали. Но представляется маловероятным, что Макс Клаузен нашел бы в себе смелость добровольно делать подобные высказывания, если бы сам он не оказал не более, чем символическое сопротивление следователям в период, последовавший сразу после его ареста. В таком случае вполне возможно, что он молчал до 22 или 23 октября. Что же касается Вукелича, то сохранившиеся скудные данные дают основание предполагать, что он сознался во всем после Клаузена.
Прокуроры хотели получить признание Зорге, в виновности которого они не сомневались — и не без основания, — прежде чем позволить ему встретиться с генералом Оттом. И они действительно сделали все, чтобы такая встреча никогда не состоялась. Однако их заставили. Столкнувшись с кризисом первой величины в отношениях с Соединенными Штатами, новый премьер-министр генерал-лейтенант Тодзио в ответ на прямое обращение германского посла почувствовал настоятельную необходимость убедить министра юстиции позволить Отту увидеться с Зорге.
Тодзио, хотя и не был тогда диктатором, но обладал в то время чрезвычайной властью, поскольку в октябре 1941 года был не только премьер-министром, но и занимал посты министра внутренних дел и министра обороны. Однако чиновники японской юстиции, включая, конечно, и Управление прокуратуры, сформировали, начиная с конца девятнадцатого века, традицию стойкой независимости. Они даже несколько демонстративно не поддавались политическому давлению[115].
Вот эту-то стойкую профессиональную независимость японской юстиции Зорге, к сожалению, недооценил, когда рассчитывал, что соображения дипломатического характера вынудят японские власти принять вмешательство Отта в дело Зорге. Однако Министерство юстиции в Токио никогда не склоняло головы перед Министерством иностранных дел.
Когда впоследствии прокуроры пусть неохотно, но пришли к согласию предоставить Отту возможность увидеться с Зорге, они уже были уверены, что встреча эта должна быть столь краткой и так обставлена формальностями, что утратит всякий смысл.
Прокурор Йосикава вспоминает, какие ограничения должны были соблюдаться во время этой встречи:
«Я установил следующие условия встречи:
(1) Никаких упоминаний о деле, по которому идет следствие.
(2) Я должен присутствовать на встрече.
(3) Продолжительность встречи должна быть ограничена пятью минутами.
(4) Отт должен обращаться к Зорге первым. Его слова должны были переводиться переводчиком на японский. Если я одобрю их, то подниму руку, и тогда Зорге будет позволено ответить».
В своих показаниях перед комиссией по антиамериканской деятельности в Вашингтоне в августе 1951 года и в интервью, данном им в Японии десять лет спустя, Йосикава подтверждал, что Зорге в конце концов признал, что был коммунистическим агентом, и что случилось это 25 октября в субботу, ровно через неделю после его ареста. Более того, Йосикава заявил, что произошло это еще до встречи Зорге о Оттом. Старший коллега Йосикавы, Тама-зава, также утверждает, что свое первое признание («мне и Йосикаве») Зорге сделал в «субботу вечером, через пять или шесть дней после ареста».
Однако первая телеграмма Отта в Берлин, касающаяся дела Зорге и датированная 23 октября, включает следующее утверждение: «Как только это стало возможно, нанес короткий официальный визит Зорге». И это был визит, который японцы описывали как «особый и разрешенный исключительно о учетом дружественных отношений между Японией и Германией».
Отсюда ясно, что встреча Отта с Зорге состоялась не позднее вторника 23 октября. И если верно, что Зорге не признавался ни в чем до 25-го числа, то тогда выходит, что Йосикаву подводит память, когда он утверждает, что сопротивление Зорге было сломлено до прибытия Отта в тюрьму Сугамо. Цитируем Йосикаву:
«Тодзио сказал министру юстиции, что он должен позволить Отту встретиться о Зорге. Случилось это в критический момент — следствие переживало кризис. Я хотел получить признание Зорге до того, как Отт увидится с ним. И Зорге действительно признался во всем этом еще до той встречи».
Признался Зорге 23-го или нет, встреча его с Оттом все равно стала эпизодом напряженным и болезненным. Генерал Отт вспоминает, что Зорге был сдержан и отказывался отвечать на некоторые вопросы, которые ему задавали, и, когда короткая беседа подошла к концу, Зорге попросил передать его наилучшие пожелания фрау Отт и семье посла. Рассказ Йосикавы о встрече между Зорге и Оттом лучше передать его собственными словами:
«Во время встречи Зорге выглядел совершенно опустошенным и лицо его выражало лишь необычайную скорбь и серьезность, и потому, как только Отт взглянул на него, он сразу оценил серьезность ситуации.
Отг сказал: «Ну, как вы себя чувствуете?»
Зорге ответил: «Все в порядке».
Отт: «Как вас кормят?»
Зорге: «Удовлетворительно».
Отг: «Вам что-нибудь нужно?»
«Нет, благодарю вас».
Потом Зорге сказал: «Это наша последняя встреча». После чего Отт, казалось, был явно тронут. Он был в форме и, по-солдатски отдав Зорге честь в прусском стиле, вышел из комнаты».
По словам Йосикавы, Зорге, уже признавшись во всем, неохотно пошел на встречу с послом. Он заявил, что в конце концов они с Оттом были хорошими друзьями, хотя и придерживались разных политических взглядов. Однако Йосикава сказал ему, что он должен встретиться с Оттом. «Японец в такого рода ситуации непременно пожелал бы увидеться, чтобы сказать последнее «прости»[116].
Переломным моментом для Зорге стал день, когда ему показали признания, сделанные Клаузеном и другими членами группы, и когда Йосикава обратился к нему в типично японской манере:
«А как быть с вашими человеческими обязанностями? Ваши сообщники, рисковавшие своими жизнями, работая на вас, признались во всем, надеясь таким образом пусть ненамного, но смягчить свои приговоры.
А вы как руководитель собираетесь бросить их на произвол судьбы? Будь я на вашем месте, я бы признался».
Допрос шел в буддийской молельне тюрьмы Сугамо и главным следователем со стороны полиции был детектив-инспектор Охаси Хидео из Токко.
Неожиданно Зорге попросил бумагу и карандаш. Он написал по-немецки: «Я был членом Коминтерна с 1925 года». Потом смял бумагу в шарик и швырнул его через всю комнату. Вскочил на ноги и стал ходить по комнате. И вдруг разрыдался. «Я побежден, — кричал он. — Впервые в жизни я побежден»
Весной 1949 года американская военная разведка в Токио получила заявления, сделанные под присягой, от судебных чиновников, имевших отношение к этому делу, в которых они утверждали, что Зорге, Клаузен, Одзаки и Вукелич не подвергались оскорблениям или принуждению за все время их заключения, в том числе и в Токийским окружном уголовном суде. Среди сделавших такие заявления под присягой были прокуроры Тамазава и Йосикава, судья предварительного суда, допрашивавший Зорге и Одзаки, а также двое еще живущих судей из трех, судивших Зорге в окружном суде. Аффидевит такого же типа был написан и адвокатом, представлявшим интересы Зорге, Клаузена и Вукелича[117].
Если мы считаем возможным не придавать значения подобным заявлениям, это никоим образом не обвиняет чиновников в намеренном обмане, хотя маловероятно, чтобы, например, прокурор мог преуспеть в сокрытии случаев полицейской жестокости, делая вид, что в его присутствии это бьшо невозможно.
