времени считали возможным комбинировать данные, относящиеся к разным районам страны. При лучшей изученности междуречья Луары и Рейна (отчасти обусловленной и состоянием источников), это неизбежно оборачивалось распространением выводов, полученных на материале этого района, на всю Францию. Этот недостаток присущ работам и Н.Д. Фюстель де Куланжа, и Ж. Флака, и А. Сэ, и едва ли не всех французских ученых той эпохи — независимо от того, как именно они представляли себе раннее средневековье. Так, Н.Д. Фюстель де Куланж, охотнее других цитирующий документы той эпохи, в большинстве случаев даже не оговаривает, к какому району они относятся [43], и почти ничего не сообщает о социальных или правовых различиях между ними; в его изображении, и меровингская, и каролингская Франция предстает географически очень однородной страной. Такой подход сделал ненужным или необязательным знакомство с уже тогда обширной краеведческой литературой (на нее он практически не ссылается) и даже с некоторыми оригинальными текстами, например сочинениями ряда отцов церкви. Между тем, в конце XIX в. появились специальные исследования, посвященные жизни и творчеству некоторых южногалльских писателей поздней античности и раннего средневековья, например монографии А. Мальнори и К.Ф. Арнольда о Цезарии Арелатском [44]. Благодаря таким работам, в научный оборот было введено много новых фактов, но социальными процессами историки этого склада не интересовались вовсе.
Первые десятилетия XX в. внесли мало нового в представления о социально-экономической или правовой истории региона в раннее средневековье. В обзорных работах этого времени [45] мы находим в основном общие рассуждения о феодализме и повторение частных наблюдений О. Молинье, Л. Бланкара, Э. Кове [46] и других авторов конца XIX в. Внимание исследователей было обращено преимущественно на политическую [47] и церковную тематику [48]. И во Франции, и за рубежом в этой области было сделано немало ценного, в том числе и по раннему средневековью, но слишком часто предметом изучения оказывались сюжеты совершенно ничтожные. В этом отношении характерна дискуссия о "трех Бернарах", возникшая в связи с разработкой ранней истории южнофранцузских княжеств. Речь шла об идентификации упоминаемого в источниках середины IX в. септиманского и овернского графа Бернара: был ли это один человек, или их было двое или трое? В этот спор, достойный XVII, но никак не XX в., оказались втянуты многие крупные историки: Ф. Лот, Ж. Кальмет, Л. Левиллэн, Л. Озиа [49]. Собранные в рамках этой и ей подобных дискуссий факты из области генеалогии и политической истории в дальнейшем оказались весьма полезными при изучении истории знати, а также истории семьи, но в середине века речь об этом еще не шла. В научных центрах Южной Франции подобные политико-генеалогические исследования сохраняли популярность еще в послевоенные годы [50].
Новым явлением в историографии первой половины XX в. было обращение к исторической ономастике, открывавшей новые перспективы изучения этнической истории, демографии, истории поселений, агрикультуры и т. д. [51] Появление таких работ было вызовом традиционной медиевистике, но он не был принят. Характерно, что замечательная книга шведского филолога Э. Берга об антропонимии Марсельского политика, вышедшая в 1941 г., заинтересовала историков лишь в 70-е гг. Больший интерес вызвали опрокинутые в прошлое географические исследования [52], подстегнувшие аграрные штудии и самих историков [53], но из-за нехватки источников акцент в них всегда сделан на более поздней эпохе. Впрочем, и она представляла собой так много загадок, что еще в 1931 г. М. Блок имел все основания сказать, что аграрную историю Средиземноморской Франции, особенно Прованса, "почти целиком еще предстоит написать" [54]. И если наши представления о раннесредневековой истории региона все же обогатились в это время новыми фактами и идеями, то это произошло главным образом за счет общих трудов по истории Франции и Европы в целом.
В предвоенные годы в общем и целом оформились две преобладающие и по сей день точки зрения на периодизацию и социально-экономический облик раннего средневековья. Первая, более традиционная, нашла наиболее удачное выражение в работах Ф. Лота [55], который датировал начало средневековья варварскими вторжениями и падением Римской империи и видел истоки феодализма (как его тогда понимали), безусловно, в докаролингской эпохе. Появление второй точки зрения связано с работами А. Пиренна и М. Блока. Суть теории А. Пиренна, как известно, заключается в том, что подлинный переворот в хозяйственной и общественной жизни Западной Европы произошел не в V–VI, а в VIII в. в результате утверждения в Средиземноморье арабов, дезорганизовавших морскую торговлю, а затем и местную городскую экономику христианских стран [56]. Складывание феодализма он объяснял поэтому необходимостью реорганизации общества и государственного управления в условиях внешней опасности, с одной стороны, и аграризацией экономики, — с другой. Об этой теории написано много [57], и, как бы ее ни оценивать, не подлежит сомнению, что она оказала на историографию очень сильное воздействие. Применительно к Средиземноморской Франции оно ощущается уже в работах конца 30-х — начала 40-х годов, например Ф.-Л. Гансхофа [58] и А. Дюпона [59], хотя они и настаивали на большем, чем А. Пиренн, сохранении морской торговли в каролингскую эпоху. Идеи бельгийского историка упали на подготовленную почву. К моменту обнародования "тезиса Пиренна" западноевропейская медиевистика переживала определенную усталость от дискуссий об истоках феодализма (лежавших, по мнению ученых предыдущих поколений, за пределами собственно средневековья) и была внутренне готова сосредоточиться на изучении того, как функционирует само феодальное общество, безотносительно его истоков. Яснее и лучше всего неприятие "идола истоков" и новые представления о том, как следует интерпретировать феодальное общество, выразил М. Блок. Не разделяя в полной мере теорию А. Пиренна [60], он тем не менее, в силу логики собственной исследовательской работы, пришел к близким ему выводам.
Огромный вклад М. Блока в историческую науку, в том числе в изучение феодализма, не должен заслонять нам тот факт, что генезис этого явления его почти не занимал. В центре его интересов всегда было высокое средневековье, отчасти также "старый порядок". Экскурсы в историю раннего средневековья в его сочинениях редки и встречаются в основном в ранних работах. И "Характерные черты французской аграрной истории", и "Феодальное общество" начинаются с каролингского времени, предыдущий период он фактически выносил за скобки медиевистической проблематики, оказав тем самым еще большее влияние на последующую историографию, чем А. Пиренн. То немногое, что М. Блок написал о меровингском периоде [61], трудно считать мнением специалиста. Зато есть все основания видеть в нем знатока южнофранцузской аграрной истории более поздней эпохи. Опираясь как на средневековые тексты, так и на немногочисленные
