href="ch3-1048.xhtml#id1048" class="a">
{1048}.
В Великобритании и Британской империи обязательной воинской повинности не знали до начала 1916 года, и все, кто встал под ружье до этого времени, сделали это добровольно. 25 августа 1914 года Китченер обозначил целью формирование 30 добровольческих дивизий. Это число постоянно росло и через год достигло 70. Всего в первый месяц войны он призвал 200 тысяч человек {1049}. В действительности, однако, завербовалось не менее 300 тысяч (рис. 10). Лишь за неделю (с 30 августа по 5 сентября) в армию вступил 174 901 человек {1050}. Ежедневный суммарный приток увеличился с 10 019 человек (25 августа) и 3 сентября достиг максимума: 33 тысячи {1051}. В целом в английскую армию вступило добровольцами чуть менее 2,5 миллиона человек: около 25 % годных к действительной службе. Из этой четверти 29 % новобранцев завербовалось в первые восемь недель войны. После введения всеобщей воинской повинности на фронт ушло почти столько же мужчин, сколько вступило в армию добровольно. При этом количество поступивших на военную службу, несмотря на принуждение, ежегодно уменьшалось {1052}. Пытаясь справиться в первые дни войны с ажиотажем, Военное ведомство 11 сентября объявило об увеличении минимального роста новобранцев на 3 дюйма (до 5 футов 6 дюймов [167 см]). Впрочем, в конце октября требование к росту пришлось смягчить, а 14 ноября — вернуться к прежнему нормативу {1053}. К тому же многие мужчины, вышедшие из призывного возраста, служили специальными констеблями или в Корпусе подготовки добровольцев {1054}. До самой битвы на Сомме англичане дрались преимущественно потому, что они хотели драться, а не потому, что у них не было иного выбора.
Рисунок 10. Вербовка в английскую регулярную армию и территориальные формирования в августе 1914 — декабре 1915 г.
источник: Beckett and Simpson, Nation in Arms, p. 8.
Нужно сделать несколько оговорок. Не все британцы рвались в бой. Неправда (как утверждали после войны), что “все классы… были представлены в равной мере” {1055}. Неверно и то, что армию Китченера сформировали выходцы “в среднем из того же класса”, что и до войны {1056}. Современники, в том числе главный вербовщик лорд Дерби, указывали, что многие выходцы из среднего класса (то есть потенциальные офицеры) пошли в армию рядовыми, поскольку рвались в бой. Человек, записавшийся в Бирмингемский полк, вспоминал: “Здесь были барристеры, солиситоры, банковские служащие, дипломированные инженеры”, но было и довольно много обычных новобранцев — из полуголодных рабочих {1057}. Что касается пролетариата, то ткачей среди рекрутов было довольно мало, зато шахтеров (что с точки зрения военной экономики — чистое безумие) — чересчур много. В первый месяц войны добровольно ушло на фронт 115 тысяч горняков (почти 15 % членов Федерации шахтеров), а к июню 1915 года их число достигло 230 тысяч. Некоторые шахтерские городки почти полностью лишились молодежи {1058}. Но самым поразительным явлением стала высокая доля в армии мужчин, занятых в сфере обслуживания: к февралю 1916 года на военную службу поступило 40 % мужчин, занятых в финансовой сфере, торговле и свободных профессиях, — и всего 28 % промышленных рабочих {1059}. Дело не только в том, что “белые воротнички” были выше и здоровее, и не только в том, что занятых в наиболее важных отраслях рабочих стремились удержать, но и потому, что представители среднего класса охотнее шли на войну.
Еще удивительнее национальный состав вооруженных сил в Великобритании и Британской империи. Шотландцы, которые до войны в армии были недопредставлены, добровольцами шли охотнее всего. К декабрю 1915 года добровольцами стало около 27 % шотландцев в возрасте 15–49 лет {1060}. Не отставали и австралийцы. Австралия оказалась единственной территорией империи, где не понадобилось вводить всеобщую воинскую повинность {1061}. Ирландцы, напротив, шли воевать довольно неохотно: лишь 11 % годных к военной службе мужчин отправились на фронт добровольно. Хотя и в Ирландии наблюдались значительные различия в зависимости от региона (на юге, особенно после событий 1916 года, желающих воевать было мало) {1062}. Сходные политические факторы повлияли на успех вербовки в Канаде. Она дала империи больше солдат, чем остальные доминионы (641 тысяча). При этом франкоязычные канадцы (около 40 % населения) составляли лишь 5 % добровольцев {1063}.
Почему люди шли на фронт? В большинстве случаев точно не ради соблюдения договора 1839 года, закрепившего нейтралитет Бельгии (и еще менее — ради защиты Сербии от мести Габсбургов за сараевское убийство). Конечно, авторы некоторых из известнейших мемуаров о войне рассуждают о “бельгийском вопросе”. Так, Грейвса “привело в бешенство… циничное нарушение немцами бельгийского нейтралитета”. Зигфрид Сассун читал в газетах о том, что “немецкие солдаты распинали бельгийских младенцев” {1064}. Уильям Ливер заверил члена бельгийского правительства в изгнании, что “все до единого” солдаты Китченера “горят желанием попасть на фронт и отомстить за причиненное Бельгии зло” {1065}. Однако вряд ли многие военные разделяли эти чувства, особенно рядовые и унтер-офицеры. Герберт Рид так заканчивает письмо домой (типичное для этой категории): “Ну, говорят, все это затеяли ради маленькой Бельгии, так что я не падаю духом. Но это пока я мальца не хвачу этой самой Бельгии” {1066}. Рассказывали даже (впрочем, это свидетельство сомнительное или может быть просто образчиком солдатского черного юмора), что англичане, собираясь за Ла-Манш, грузились на корабли с песней: “Мы собираемся всыпать бельгийцам” {1067}.
Менее однозначная “любовь к стране” гораздо чаще считается распространенным мотивом добровольцев {1068}. Говорят, что патриотический “дух 1914 года” явился плодом многолетней идеологической обработки: в школах, университетах, националистических ассоциациях и (на континенте) в самой армии. Неслучайно один из отрицательных персонажей романа “На Западном фронте без перемен” — школьный учитель. Массы (по крайней мере, средний класс) подвергались безжалостной обработке воспитывающими национальное чувство музыкой, поэзией, изобразительным искусством, скульптурой и, конечно, преподаванием истории. Военной лихорадке способствовали даже некоторые культурные тенденции, которые мы считаем модернистскими: они изображают войну средством духовного обновления — в противоположность уничтожению {1069}. Этот довод вызывает особенный интерес, когда речь заходит о том, что воспитанники английских школ воспринимали войну в терминах, принятых на игровой площадке. Стихотворение “Факел жизни” (Vitae Lampada, 1897) Генри Ньюболта наиболее часто упоминают в связи с этим [31]: в далеком краю на поле боя “юный голос выстроил колонны: / «Держись! Дерзай! Веди игру!»” {1070} Английские школы, как утверждалось, прививали своим воспитанникам необходимые на войне качества: “преданность, честь, благородство
