Кто-то предлагал Красноярск или Новосибирск, желая укрепить соединение восточных и западных регионов титанической державы. Кто-то намекал на Казань – не попробовать бы нам «исламский вариант»? Ну а кому-то мерещилось «идеальное решение»: рассредоточить министерства, госкомитеты, высшие судебные инстанции, командование вооруженными силами и парламентские структуры по разным городам России; тогда все они будут «чуть-чуть столицами», тогда и большие бюджетные деньги перестанут концентрироваться в одном месте, вызывая к нему жаркую ненависть Соединенных Штатов Провинции.
Дабы никого не вводить в заблуждение, стоит сказать сразу: автор этих строк – убежденный противник всех экспериментов с «рокировкой» столицы или же «размыванием» столичного статуса Москвы. Но все же нет ничего дурного в том, чтобы поговорить о «запасных вариантах» для столь большого и столь уязвимого государства, как Россия.
Так вот, герр Питер в расчет не принимается. Не думаю, что приграничный город, притом столь отличный по своим культурным устоям от всей остальной страны, является хорошим кандидатом в столицы. Это ведь сплошное уязвимое место для внешних факторов – как военно-политических, так и культурных.
Я подавно не думаю, что на эту роль годна Казань. В современной России по-настоящему любимы только две веры: православная и атеистическая. Они могут между собой соревноваться и, надеюсь, циркуль будет повержен крестом. Но ислам… О, сделать столицей России исламский город – значит сконцентрировать на нем ненависть всей страны в десятикратном размере по сравнению с нынешним отношением к Москве. И если Москва или иной крупный христианский центр может претендовать на роль столицы мирового православия, то Казань – никогда. А значит, та глобальная роль, роль державы, рехристианизирующей мир, которая еще может быть обретена Россией, уйдет от нее безвозвратно. Страна просто превратится в задворки мусульманской ойкумены, став ареной бесконечных «горячих» конфликтов.
Красноярск, Новосибирск, Екатеринбург… что там еще? Тоже в общем-то города без давних христианских устоев. И без инфрастуктуры, предназначенной для «бремени столицы». Они, конечно, ближе к российскому Востоку, чем Москва, но… подавляющее большинство русских живет все-таки на западе страны, и отрыв столицы от коренных русских земель может превратить ее во вненациональный мегаполис. Зачем? Что от этого выиграет Россия, стоящая пока именно на русской культуре, пусть и скособоченной на советский манер, а затем поверхностно вестернизированной? Да ничего, помимо головной боли.
Вариант все-вокруг-немного-столицы до такой степени оторван от практических надобностей государственного строительства, до такой степени дорогостоящий, что и комментировать-то его нет резона.
Вот и приходишь поневоле к выводу, что «запасные варианты» надо искать среди городов, подобных Москве, но стоящих несколько восточнее (не до такой степени, как Екатеринбург) или южнее (не до такой степени, как Астрахань или Краснодар), т. е. в пределах «коренной русской зоны» хартленда. Каждый из них должен быть обеспечен мощной инфрастуктурой, являться железнодорожным узлом, располагать значительным аэропортом и в то же время быть городом с мощными историческими корнями, растущими из русской православной почвы.
В таких «запасниках» следует видеть принцев-консортов, принцев крови. Они не могут претендовать на престол, покуда основная ветвь династии способна давать монархов, но если она пресечется, то у них появляются кое-какие права… Ведь в жилах-то течет та же самая царственная кровь! Ведь предки их родились в порфире! Ведь всё в этих персонах – ослабленная, разбавленная модель правящих государей! Так, после пресечения династии Даниловичей – московских Рюриковичей – роль принцев-консортов привела на престол одного из князей Шуйских (таких же Рюриковичей, только из другой ветви). Шуйские как раз и были при дворе такими принцами-консортами, они имели право по крови своей претендовать на русский трон, когда последний Данилович (Федор Иванович) не дал наследника державе.
Где же эти города-«Шуйские» на карте России? Владимир? Слишком мал и слишком город-музей. Кострома? Маловата. Красавица-Вологда? Слишком далека от осевых магистралей страны. Саратов, Самара, Ярославль? Может быть.
Но, наверное, ближе всего к идеалу – Нижний Новгород. Рожденный в XII веке, он обрел судьбу, намертво связанную с судьбой русского народа и русского православия. Отбивался от татар. Кормился торговлей. Являлся столицей большого княжества. Более того, был одним из двух столичных центров князя Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, когда тот правил Русью (пусть и недолго). А значит, уже примерял царский венец. В годину Смуты поднял знамя спасения державы. Славен кремлем, по мощи мало уступающим Московскому. Это город храмов и монастырей, щедро разбросанных по холмам и оврагам исторической части. Это город купцов, делавших колоссальные обороты на знаменитых нижегородских ярмарках и пускавших немалую часть заработанного на храмы, на благотворительность, на покровительство искусству. В то же время это город высокоразвитой экономики, крупнейший транспортный узел. Нижний опалён советской эпохой. Он силен был своими секретными заводами и институтами, принимал ссыльных знаменитостей. И к тому же это пятый по населению город в нашей стране.
Иными словами, Нижний – одной крови с Москвой. Он свое нынешнее величие заработал великими трудами. Он вписан в русскую историю, как немногие другие города. Он красив и богат. Он обладает мощным интеллектуалитетом. Он хорош древними обителями своими… И он сдвинут относительно Москвы далеко на восток, ближе к Уралу.
Если России понадобится искать новое сердце, если какая-то беда случится с Москвой, если Третий Рим все-таки расточится, то ничего лучше Нижнего я не вижу.
Но… дай Бог, чтобы ничего с Москвой не случилось.
Приложение 2. Три эссе о Санкт-Петербурге
Что я такое для Питера? Любопытствующий чужак. Что такое Питер для меня? Мой город. Такой же мой, как и вся Россия. Я русский, мне принадлежит вся земля от Смоленска до Курил, все горы и реки, все города и деревни. В этом смысле Питер – мой. Однако родным он мне никогда не был.
Я испытываю к нему уважение, иногда – восхищение, иногда – любовь. Но любовь – вспышками, этот роман противозаконен для обеих сторон. Есть в нем горсть порока, легкая пудра тьмы. Питер для меня – женщина, облаченная в странный наряд: спереди золоченая маска, ниже авангардное декольте и карнавальное платье, все немолодо, но играет, блестит, колыхается, искрит, самоцветы, серебряные нити, черный бархат, голубая орденская лента, нелепая шпага… зачем она, эта шпага? к чему? сзади – совсем другое; глухая рабочая роба «привет метрострою»… Единожды познав дикое сочетание бархата, брезента и увядающего тела, никогда не забудешь его и никогда не научишься верить такой женщине.
Фонтаны… фонтаны… фонтаны… и Новая Голландия, кирпичная функциональная правда. Милая, почти европейская Петропавловка, провинциальная трезиниевская волюта, черный лед Алексеевского равелина, – печальные и прекрасные легенды. А потом угол проспектов
