и играл одну и ту же роль в истории. Согласно марксистской концепции, это гораздо важнее, чем разные национальности, языки и культурные барьеры. Приверженцы доктрины марксизма полагали, что на смену восстановлению национальной культуры и языков Эстонии, Латвии и Литвы и противостоянию немецкой, польской и русской культурной гегемонии пришло время объединения всех «трудящихся масс», вне зависимости от национальности и языка, для борьбы с буржуазией.
Попытки разрешить этот конфликт на территории Прибалтики в итоге завершились ничем. С одной стороны, появились более или менее догматически настроенные марксисты, твердо уверенные в том, что «классовая борьба» — самое главное, а «национальный вопрос» вторичен. С другой стороны, сохранялось значительное количество относительно левой молодежи, сохранявшей желание помочь «рабочему народу», но не согласной с марксистами в том, что революция неизбежна, а культурное становление Прибалтики должно быть отодвинуто на задний план. Другими словами, столкновение с марксистским социализмом в Эстонии, Латвии и Литве привело к образованию левых объединений, но не единой партии, как того хотели марксисты. Множество молодых интеллигентов пришли к выводу, что культурная автономия намного важнее, чем объединение рабочего класса. Разногласия по поводу важности национального вопроса не прекращались до начала XX в., и, в конце концов, левая молодежь так и не пришла к единому мнению.
Несмотря на то что поколение, взрослевшее в 90-е годы XIX в., стало делиться на марксистов, модернистов и сторонников социалистических идей, агитация, речи, забастовки, нелегальные печатные издания и брошюры — все результаты действий социалистов были направлены «против царя», и в 1897 г. правительство закрыло Dienas Lapa («Ежедневная газета») — основной печатный орган приверженцев новых идей в Риге, обыскало дома 138 подозреваемых в нелегальной деятельности и завело уголовные дела на 87 из них. Меры, принятые против них в 1899 г., варьировали от тюремного заключения до ссылки в Сибирь; около десятка активистов бежали за границу. Литовская социал-демократическая партия также пострадала в 1899 г.: 40 наиболее известных членов партии были арестованы и сосланы в дальние регионы России. Однако Альфонсас Моравскис бежал за границу, где занимался привлечением к социал-демократической деятельности рабочих Англии и Соединенных Штатов Америки. В Эстонии в конце 90-х годов XIX в. подобных репрессий не было, хотя влияние радикальных социалистов также являлось значительным (из-за близости к Санкт-Петербургу Нарвы и Таллина, крупнейших промышленных центров Эстонии). Власти в своих действиях, разумеется, ориентировались на подавление их деятельности, но влияние социалистов в Прибалтике все еще оставалось сильным.
Одним из последствий распространения «новых течений» среди эстонской, латышской и литовской интеллигенции стало переоформление «правого крыла» зарождающегося политического спектра. Действия социалистов 90-х годов привели к тому, что умеренные националисты стали в большей степени, чем раньше, защищать существующее положение вещей, так как надеялись, что царское правительство сможет поддерживать порядок. С точки зрения более радикальных соотечественников, эти консерваторы стали еще одной разновидностью истеблишмента наряду с балтийскими немцами и защитниками самодержавия. Для консервативно настроенных националистов компромисс с властями был предпочтительнее, чем с философиями коллективизма, пропагандируемыми агитаторами-социалистами. Гораздо более обширная средняя часть политически активного населения сохраняла выраженный интерес к дальнейшему развитию национальной культуры, но также полагала, что их цели могут быть достигнуты в рамках нового, более либерального конституционного строя в России. Третий вариант представлял собой сочетание социально-экономического радикализма с притязаниями на национальную культуру. С течением времени политические споры между представителями трех балтийских народов стали более горячими из-за взаимных обвинений в отступничестве, предательстве и постановке утопических целей вместо реально достижимых. В то же время все политические дискуссии этого периода — довольно агрессивные и бескомпромиссные — велись в основном на эстонском, латышском и литовском языках, и данный факт подчеркивал одно из самых значительных достижений, к которому привели пятьдесят лет реформ.
7. Обретение государственности в трудные времена (1905–1940) [23]
Восточная часть Балтийского побережья вступила в XX столетие довольно уверенно и спокойно, и в 1901 г. Рига встретила свое семисотлетие великолепными празднествами. Сложную и многогранную историю города, в определенном смысле схожую с историей всего побережья, символизировали памятники, установленные в городе, — здесь был монумент епископу Альберту, основателю Риги, русскому царю Петру Великому, включившему Лифляндию в состав Империи, а также философу Иоганну Готфриду Гердеру, утверждавшему, что народный дух является наиважнейшим элементом всех дел человеческих. В том же, 1901 году городской совет Риги избрал градоначальником Георга Армистеда, богатого коммерсанта с прогрессивными идеями, происходившего из онемеченной английской семьи, жившей в Риге с 1812 г. и вошедшей в состав немецкого городского патрициата. Поскольку к 1897 г. население города стало преимущественно латышским (41,6 %), при том что немцев в Риге было 25,5, а русских — 16,9 %, то, если пользоваться термином Гердера, оставалось не вполне ясным, дух какого именно народа здесь пребывал. Срок полномочий Армистеда (до 1912 г.) был временем непрерывного экономического роста и модернизации города; в то же время он сам и тот класс общества, к которому он относился, сочли события революционных 1905–1906 годов лишь помехой на пути прогрессивного развития, а не признаком глубоких социально-экономических и национальных проблем, несомненно имевших место на побережье. Сходное отношение существовало и ко всевозможным различиям, а также всякого рода международному соперничеству; широко распространенным было убеждение, что дипломатия и материальный прогресс способны разрешить любые недопонимания и постепенно улучшить жизнь всех. Антанте и Тройственному союзу — военно-политическим блокам, в которые входили наиболее могущественные страны, — приходилось удерживать разногласия между их членами в допустимых пределах; мирные переговоры должны были демонстрировать их участникам всю недальновидность силовых способов разрешения конфликтов; продолжающаяся индустриализация и развитие технического прогресса должны были объединить западную цивилизацию настолько, чтобы военные конфликты казались все большим атавизмом.
В 80-90-е годы XIX в. на побережье произошло слишком многое, чтобы его жители все еще могли представлять себе будущее исключительно благоприятным. Расширение влияния эстонской, латышской и литовской культуры продолжалось, одновременно усиливалось противостояние этих культур немецкой и польской культурной гегемонии; помимо всего прочего, продолжалась русификация — на литовских территориях с 60-х годов, а в балтийских губерниях — Эстляндии, Лифляндии и Курляндии — с 80-х годов XIX в. Недовольство царским правительством нарастало, временами переходя даже в глубокую ненависть; при этом десятки тысяч образованных людей учили русский язык и уходили в русские города и сельскую местность в поисках работы. Революционные события, происходившие в Империи в 1905–1906 гг., обрели несколько иной характер в Прибалтике: здесь они были связаны с сельской местностью настолько же, насколько с городами, и были направлены против балтийских немцев, польских землевладельцев и русского автократического режима. Хотя XX век начался довольно спокойно, уже первое его десятилетие наглядно показало, что история побережья становится гораздо более
