Самоубийство атамана неожиданно пробудило искру раскаяния у предавшей его части казачества, интуитивно почувствовавших приближение далеко не благоприятных для Дона перемен. Собравшийся Малый казачий Круг выбрал наказным атаманом генерала Назарова, тот в свою очередь отдал приказ о мобилизации казаков от 18 до 50 лет и формировании новых казачьих частей. В спешном порядке эти части перебрасывались против наступающих красногвардейцев, и после непродолжительных боев наступление красных было приостановлено.
В эйфории легкой победы казаки посчитали для себя возможным разойтись по станицам, считая, что полученный красногвардейцами урок отобьет у них охоту продвигаться дальше.
Наблюдая за происходящим стихийным казачьим отпором красным и последовавшей за ним беспечностью, выразившейся в оставлении фронта после первой удачной операции казаков против красных, Корнилов все более укреплялся в своем мнении относительно ухода добровольцев на Кубань. Через своего представителя в Новочеркасске, генерала Лукомского, он предложил новоизбранному атаману генералу Назарову присоединиться к добровольцам и оставить город. Назаров, поступая сообразно казачьей этике, отказался от предложения Корнилова, будучи убежден, что красные не станут трогать законно избранного Кругом атамана и не станут бесчинствовать в своей же столице. Тем не менее он разрешил походному атаману Попову вывезти войсковые ценности и отряд белых казаков, приняв решение оставаться в городе и выслать делегацию представителей Малого Круга для переговоров с «красными казаками» и полками советской власти.
12 февраля вошедшие в город части красных первым делом арестовали выборного атамана и делегатов казачьего Круга, провозгласив в городе советскую власть. Спустя несколько дней генерал Назаров и его штаб в Новочеркасске были расстреляны без суда и следствия красногвардейцами.
Незадолго до новочеркасской расправы Ростов оказался окруженным со всех сторон. Войска Сиверса теснили малочисленные заслоны добровольцев, и Л. Г. Корнилов отдал приказ по армии выйти из города через узкий коридор, по оплошности не занятый красными, по направлению к донским степям.
В ночь на 9 февраля менее половины Добровольческой армии (против 6 тысяч официально записавшихся в нее в Ростове добровольцев из города вышло 2 с половиной тысячи), при низкой температуре воздуха и холодном ветре, оставляли Ростов; во главе ее шел сам Корнилов, в обозе ехал престарелый Алексеев, везший с собой чемодан с армейской казной: «Вот проехал на тележке генерал Алексеев; при нем небольшой чемодан; в чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя „деньгонош“ — вся наша тощая казна, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами…»[18], в составе гвардейской роты двигался его сын, штабс-ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка Николай Михайлович Алексеев; в одной из телег везли тяжело простудившегося А. И. Деникина, накрытого ворохом шинелей. На случай гибели командующего армией Деникин был назначен преемником Корнилова, однако и сам он пребывал с эти дни не в лучшей физической форме; за армией тащился хвост из гражданских лиц, беженцев, не желавших оставаться под красными: «По гладкому бесконечному снегу, груженные наспех и ценными запасами, и всяким хламом; по снежному полю вилась темная лента. Пёстрая, словно цыганский табор: ехали повозки, какие-то штатские люди; женщины в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди „табора“, войсковые колонны — все, что осталось от некогда великой русской армии… Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназические фуражки; в сапогах, валенках, опорках… Ничего — под этим нищенским покровом живая душа. В этом все»[19]. Шли юнкера, кадеты и реалисты, чеканили шаг молодые офицеры и учащаяся молодежь, вдохновленная порывом, не сломленная погодой и обстоятельствами. Где-то среди идущих двигался и Николай Семенович Веревкин, будущий полковник Добровольческой армии и галлиполиец, который, вопреки настояниям своего отца, не желал карьеры агронома, но по примеру молодых товарищей своих желал освободить Отечество от большевизма.
Армия медленно переправлялась по непрочному льду через Дон и вытягивалась в длинный хвост, тянущийся к ближайшим станицам. Выведя армию из кольца, Корнилов привел ее в станицу Ольгинскую, ставшую своего рода пунктом сбора всех рассеянных по Дону антибольшевистских сил. Сюда подошел отряд C. Л. Маркова, сюда же пришли разрозненные белоказачьи партизанские отряды, отдельные группы офицеров, самостоятельно выбравшиеся из Ростова, отставшие от основных сил группы солдат и офицеров, раненые, иностранцы — всего четыре тысячи человек. Корнилов энергично начал заниматься сведением малых отрядов в будущие прообразы добровольческих дивизий.
Так были сформированы Офицерский полк генерала Сергея Леонидовича Маркова, ударный корниловский батальон под командованием подполковника М. О. Неженцева, полк пеших партизан под командованием генерала Африкана Петровича Богаевского, сводный батальон юнкеров под командованием генерал-майора Александра Александровича Боровского, чехословацкий инженерный батальон, артиллерийский дивизион из восьми трехдюймовых орудий. Были созданы и три кавалерийских дивизиона, включавших в себя соответственно партизан под командованием полковника Петра Владимировича Глазенапа, казаков донских отрядов есаула Бокова и офицеров-кавалеристов под командованием полковника Василия Сергеевича Гершельмана.
В армейском обозе оставались бывший председатель Государственной думы масон М. В. Родзянко, бывший министр Временного правительства масон князь H. H. Львов, издатели правого толка братья A.C. и Б. С. Суворины, Н. П. Щетинина, а также двое профессоров из Донского политехнического института.
Остальным гражданским лицам было предложено покинуть армию и пробираться поодиночке или малыми группами по станицам в Россию.
Сначала Корнилов предлагал Алексееву и Деникину направиться в Сальские степи, на зимовку и приведение армии в абсолютную боеготовность после пополнения запасов фуража, пошива обмундирования и просто восстановления сил уставших от долгих переходов людей и лошадей на дальних сальских хуторах и усадьбах. Алексеев резко отрицал целесообразность распыления единого армейского организма по удаленным друг от друга точкам, к тому же, не имеющим достаточно помещений для размещения добровольцев по зимним квартирам. Рассредоточение Добровольческой армии малыми отрядами, говорил Алексеев, даст возможность красным нападать на них поодиночке и уничтожать, поскольку вся армия, таким образом, оказывалась зажатой между Доном и сетью железных дорог, контролируемых красными. Помимо этого зимовка даже при самом благоприятном для Добровольческой армии исходе невольно выключала ее из активной политической жизни и обрекала на бездействие. А. И. Деникин и И. П. Романовский убеждали командующего поворачивать на Екатеринодар, где, возможно, еще была надежда на соединение с кубанскими казаками. В случае перевеса в силах противника для Добровольческой армии сохранялась возможность рассеивания в горах или отхода в Грузию, о чьей редкой неблагодарности и негостеприимности генералы еще не догадывались.
Убежденность двигаться в Екатеринодар у Корнилова окрепла, когда в станице появились генерал Попов и его начальник штаба Сидорин. Они убеждают командующего продолжить движение на восток, чтобы все же попытаться отвести войска на зимние квартиры. Мемуарист Гуль пишет: «В Ольгинской расположилась вся армия… Здесь армия наскоро переформировывается… Через день выступаем в степи на станцию Хомутовскую. Шумит, строится на талых улицах пехота, скачут конные, раздаются команды, крики приветствия… Армия тронулась. В авангарде — генерал Марков, а арьергарде — корниловцы»[20].
Тем временем на Кубань возвращались войска полуторамиллионного Закавказского фронта. Огромная солдатская масса пыталась возвратиться домой по железной дороге, через Азербайджан и Грузию; и уже на Кубани агитаторы из армий Сиверса, Автономова и Сорокина вербовали морально неустойчивых фронтовиков вступать в ряды Красной армии для того, чтобы в одних случаях помогать «восстанавливать революционный порядок» и прижать контрреволюционеров, воспользовавшись отобранным у буржуазии, в других случаях большевистская пропаганда умело рисовала образ Корнилова, как единственную преграду для полного окончания войны и возвращения к мирному труду, о чем подумывали все фронтовики. Вступление в Красную армию виделось многим из вербуемых окопников как попытка навалиться и разом покончить с последней, досадной помехой на пути к дому в лице незначительной по численности Добровольческой армии. В окруженной кубанской столице тем временем шла беспрецедентная политическая неразбериха. Заседания сменялись заседаниями, депутаты сосредоточились на создании кубанской «демократической конституции», словно бы не было иных задач перед лицом приближающегося большевизма. Некоренные жители Кубани были готовы принять новую власть большевиков, регулярные части были небоеспособны в силу того, что входящие в них кубанские казаки могли по собственному желанию внезапно бросить фронт, а после так же стихийно самоорганизовываться, в зависимости от общеполитической конъюнктуры. Офицеры не могли совладать с дезорганизованной солдатской массой. Кубань не имела ни цели своей борьбы, ни лидеров, ни возможности защитить свою территорию и призрачные демократические «гражданские свободы», о которых Кубанская Рада вела нескончаемые разговоры на каждом из своих заседаний.
