посредством воображаемой гипотезы. Такое изображение «настроения» или атмосферы Европы после Холокоста, которое мы можем обнаружить в романе В. Г. Зебальда «Аустерлиц», или изображение города Ньюарк, штат Нью-Джерси, после Второй мировой войны в романе Филипа Рота «Американская пастораль» тем не менее является «историческим», будучи скорее воображаемой, а не основанной исключительно на документальных свидетельствах конструкцией. Эти книги нельзя классифицировать как «вымысел», хотя обе они написаны в явно «литературной» манере. Их конечным референтом является «история», даже если по форме («субстанции выражения») они явно вымышлены. Это прекрасные примеры того, как можно использовать «практическое прошлое».
Х. У.
Санта-Круз, Калифорния
В самом начале «романа» В. Г. Зебальда «Аустерлиц» мы встречаем главного героя, Жака Аустерлица, по имени которого названа книга. Нас знакомит с ним рассказчик, который ездил в Бельгию, а именно в Антверпен – «отчасти из познавательных целей, отчасти из иных, порою не вполне ясно осознаваемых мною соображений» 65 – и оказался в зале ожидания центрального железнодорожного вокзала (Salle des pas perdus), где столкнулся с Аустерлицем. Тот фотографировал зал ожидания и заговорил с рассказчиком об истории архитектуры, которая оказалась специальностью Аустерлица. Так в 1967 году началась история, представляющая собой серию встреч рассказчика и Аустерлица, который, как выясняется, ищет информацию о своей семье. Только в шестнадцать лет он узнал, что его родные были чешскими евреями, которые, возможно, погибли (или нет) в лагерях смерти Третьего рейха. Роман изображает множество случайных и запланированных встреч рассказчика и Аустерлица, начиная с первой встречи в Salle des pas perdus на Центральном вокзале Антверпена и заканчивая последней встречей на вокзале Аустерлиц в Париже, во время которой Жак Аустерлиц объясняет рассказчику, каким образом прошлое может скрывать свои секреты от ныне живущих людей вплоть до разрушения памятников, свидетельствующих о существовании прошлого (как в случае с недавно построенной Национальной библиотекой Франции в Париже: «Эта новая гигантская библиотека, которая представляет собою якобы настоящую сокровищницу, – как нынче принято говорить, употребляя это жуткое слово, – всей нашей письменности, оказалась совершенно непригодной и бесполезной в том, что касалось поиска следов моего пропавшего без вести отца»). Неясно, протестует ли Аустерлиц против бесполезности Национальной библиотеки или просто сожалеет об утрате старой. В любом случае начатый Жаком Аустерлицем поиск идентичности и следов своих родителей принимает форму путешествия в пространстве, от одного lieu de mémoire 66 до другого; каждое из них с новой стороны демонстрирует, как то, что прежде представлялось «наследием», может оказаться своего рода препятствием на пути к полезному знанию о прошлом. Конечной (или, точнее, предпоследней) целью становится знаменитая потемкинская деревня концентрационного лагеря Терезиенштадт, где находился перевалочный пункт на пути в лагеря смерти, замаскированный под спа-курорт вроде Мариенбада. Этот маскарад концентрационного лагеря, имитирующего шикарный дом престарелых, представляет своего рода образ, воплощающий в себе все те места в Европе, где старые добрые ценности гуманизма и христианства, нации и сообщества, государства и церкви оказываются не более чем «зоопарками», в которых несчастные пойманные звери уныло смотрят на посетителей, считающих себя свободными и ответственными людьми.
В самом начале «Аустерлица» рассказчик (прежде чем встретить Аустерлица на Центральном вокзале Антверпена) посещает «ноктуарий» зоопарка Антверпена. Ноктуарий – это загон для животных, которые спят днем и выходят по ночам. Их глаза не видят при дневном свете, но восприимчивы к темноте. Рассказчик начинает описание своей встречи с Аустерлицем с размышления о глазах животных, которые видят только в темноте, и сравнивает их с глазами таких философов, как Витгенштейн (в книге приводится фотография его глаз), который учит нас видеть образы, а не понятия. За этим следует долгое описание сначала размеров и украшений зала ожидания Центрального вокзала Антверпена, а затем структуры, внешнего вида и истории цепи фортификационных сооружений, построенных вокруг Антверпена, которые оказались совершенно неэффективными при обороне города (укрепления расширяли и дополняли после каждой неудачи, пока они не оказались столь обширными, что их нельзя было обеспечить гарнизоном), а потом использовались гестапо в качестве тюрем и мест для пыток во время Второй мировой войны. Укрепления форта Бреендонк служат чем-то вроде ключевой метафоры в сообщении зебальдовского рассказчика о путешествии Жака Аустерлица по послевоенной Европе. Аустерлиц стремится использовать свое экспертное историческое знание, чтобы обрести собственную идентичность или, по крайней мере, тот ее аспект, который связан со знанием о своем происхождении.
Если «Аустерлиц», как сообщает нам обложка его немецкого издания, является «романом», то это роман, в котором почти ничего не происходит, где нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего сюжет или сюжетную структуру (может быть, это роман о неудачных поисках?), и где, кажется, все, в манере Генри Джеймса, держится на «герое» – не считая того, что в случае с Аустерлицем и рассказчиком само понятие «героя» разлетается на фрагменты и осколки «человека без свойств». И все же книга переполнена интересной, если не сказать «пленительной», исторической информацией, практическим и теоретическим знанием. Рассказчик убедительно показывает, насколько компетентен Аустерлиц в своем профессиональном поле (история искусства), а его описания различных исторических памятников и мест (lieux) известных исторических событий чрезвычайно «реалистичны» в обычном смысле этого слова. Смысл этого романа проявляется в пустотах следующих друг за другом описаний мест и сооружений, свидетельствующих о том, как «цивилизация» возводилась на опорах, сделанных из зла, тюремного заключения, отлучения, разрушения и того унижения, что испытывает маленький енот, который в бледном свете ноктуария «сидит с серьезным видом у ручейка и теребит огрызок от яблока, все моет его, моет, будто надеется (als hoffe er), что эта его выходящая за все разумные пределы чистоплотность (weit über jede vernünftige Gründlichkeit) поможет ему выбраться из странного псевдомира (aus der falschen Welt), куда он угодил за какие-то ему неведомые заслуги» 67.
Преобладание в книге Зебальда реальных «фактов» – ведь это историческая, эмпирическая и основанная на документах книга – не позволяет классифицировать ее как «вымысел». Она определенно относится к «литературе» или литературному письму; как и любой общепризнанный «поэтический» артефакт, она явно демонстрирует свою «сделанность», и ее автор активно использует литературные «техники». В то же время все это нужно для того, чтобы получить доступ к реальному историческому референту: Беньямин мог бы назвать это рассказом о том, что всеми своими достижениями и преимуществами наша хваленая «цивилизация» обязана особо жестокому отношению современного человека к своему собственному виду. Иными словами, литературные приемы, которые Зебальд использует в «Аустерлице», служат для создания литературного объектива, позволяющего оправдать оценочное суждение (этическое или моральное)
