виновника происшествия.
Что же до местных властей и самих крестьян, то при первом тревожном слухе, долетавшем до них, они немедленно принимали меры. И кто их осудит за это? Время было такое. Пришел Великий страх.
Документы свидетельствуют, что страшные слухи в ту пору часто распространяли провинциальные дворяне и священники. Люди образованные, они при каждой тревожной новости слали к соседям гонцов с письмом, сообщая по секрету, что надо готовиться к худшему. Вот и соседнее поместье вдруг оказывалось «на военном положении». Тамошние слуги были к такому готовы. Гонцы, как на подбор, оказывались болтливыми малыми и, сидя среди лакеев, успевали их застращать. Так бациллы паники из господских покоев разносились по всей округе.
Этому способствовали и власти. Они рассылали письма по стране, предупреждая о возможных угрозах. Это не успокаивало, а, наоборот, пугало. Например, власти нормандского города Эвре однажды оповестили 110 сельских общин, им подчинявшихся, о грозящей им опасности, но тревога оказалась ложной.
Кульминация, или Охота на чертей
К концу июля панический страх охватил все французские провинции. «Страх порождал страх», — как выразился Лефевр. Страх толкал крестьян к немедленным действиям. Многие верили, что это дворяне науськивают разбойников, сколачивают из них отряды, чтобы наказать крестьян.
В ответ во многих деревнях и городках были созданы отряды самообороны. Порой их вожаки звали сообщников «заранее ударить по врагам», опередить их. Обычно такие отряды старались устрашить врагов, а не расправиться с ними.
Однако, борясь со злом, крестьяне сами творили зло, становились разбойниками. Начиналась крестьянская война наподобие тех, что уже не раз бывали в истории Франции (например, Жакерия в XIV веке; восстание «кроканов» в XVII веке). Как писал Жорж Лефевр, «чтобы подбить крестьян к восстанию, не было надобности во Французской революции, вопреки тому, что думали многие историки».
Другой французский ученый, Ив-Мари Берсе, специалист по истории крестьянских восстаний, отмечает, что «крестьянские волнения в начале Французской революции мало чем отличались от типичных восстаний предыдущих столетий» (Y. Bercé. «Geschichte der Bauernaufstande: Die sozialen Urspriinge der Rebellion im fruhneuzeitlichen Frankreich», 1990).
Вооружившись, бедняки врывались в дворянские дома, грабили и поджигали их, рассчитывая уничтожить все документы, хранившиеся там, и прежде всего списки повинностей и податей, перечни подневольных крестьян. Любые исписанные бумаги казались им чем-то вроде дьявольского договора, обрекавшего их, крестьян, на вековечный труд.
Толпы «новых вандалов» бродили по стране, захватывали и разрушали средневековые замки и монастыри. В Эльзасе, например, к концу июля были разорены 11 замков и три аббатства.
Число жертв Великого страха невелико, если сравнивать с последующими событиями Французской революции. По некоторым оценкам, по всей Франции было убито около двух десятков человек. Лефевр сообщает, впрочем, только о трех убийствах, случившихся в дни Великого страха. Одной из жертв был дворянин Мишель де Монтессон, недавно вернувшийся из Версаля.
Обычно же дворян не убивали, а просто изгоняли из своих домов, чтобы они не мешали обыскивать их и разорять. Были случаи, когда аристократов поколачивали или задерживали, чтобы позднее получить за них выкуп.
Сами дворяне в те дни тоже были охвачены страхом. Сопротивление восставшим крестьянам мало кто оказывал. Часто хозяева первыми выдавали крестьянам нужные списки, и толпа тут же уничтожала их.
Жертв было мало, однако материальный ущерб, нанесенный крестьянскими отрядами, невероятен. В то лето сотни дворцов и замков по всей Франции были сожжены обезумевшей беднотой. Множество дворянских владений было разграблено.
Наиболее страшные события произошли на юго-востоке Франции, в Дофине. Беспорядки начались в Бургуэне. Оттуда крестьянские отряды разбрелись по округе, грабя и сжигая на своем пути все, что принадлежало дворянам. Эта вакханалия разрушений длилась пять дней — до тех пор, пока солдаты, присланные из Лиона и Гренобля, не разогнали восставших.
Захваченными дворянскими владениями крестьяне распоряжались по-хозяйски. Ловко делили между собой поля, луга и леса. Намеренно, бросая вызов дворянам, охотились в заповедных лесах или разоряли господские голубятни. Все расшаталось в те окаянные дни.
Жители небольших городов обычно поддерживали крестьян. Призрак революции наливался кровью во многих французских провинциях.
У каждого восстания есть свой смысл, своя цель. Восставшие крестьяне добивались равных прав и возможностей с дворянами. Чаще всего они понимали этот лозунг однозначно: нужно сделать дворян такими же бедными, как и мы. Поэтому крестьянские восстания во Франции, как почти везде, начинались с яростного разорения «дворянских гнезд», с уничтожения всего, что предки дворян накапливали столетиями.
Были и конкретные объекты ненависти — «черти с человеческими лицами». В Саарлуи (ныне — немецкий город Зарлуи), Саргемине, Тьонвиле, Фальсбуре и Форбаке (все это — населенные пункты Лотарингии) толпы крестьян охотились за сборщиками налогов, разоряли налоговые службы.
Страх и паника побуждали забывать о всех приличиях, нарушать все законы. В Эльзасе крестьяне нападали на осевших там евреев-ашкенази, вменяя им в вину то, что они говорят по-эльзасски или на идише и плохо знают французский.
Среди этого безумия, охватившего Францию, были, разумеется, и те, кто не поддавался общей панике. Смотрел на происходящее с недоверием и усмешкой. Но горе тому, кто выбивается из толпы! Такие люди подозрительны. Их самих стали обвинять в том, что они действуют заодно с разбойниками или роялистами. Если крестьяне не могли сыскать ни одних, ни других, то с досады готовы были расправиться с теми, кого считали наймитами врагов.
Страх внезапно окончился через три недели. В это с трудом верится, но та жуткая паника, что навеки оставила след в коллективной памяти французов, длилась на самом деле недолго. Так ураган бушует над городом какой-нибудь час, а потом люди вспоминают о «великом разорении» веками.
К началу августа большая часть Франции пылала недобрым огнем мятежа. В конце концов на удары, сотрясавшие провинцию, громовым эхом ответила французская столица. 4 августа Национальное собрание, как писал Карлейль, «внезапно вспыхнув почти сверхъестественным энтузиазмом, за одну ночь совершает массу дел» («Французская революция. Бастилия», кн. VI, гл. 2).
С лаконизмом стенографиста английский историк перечисляет все деяния, совершенные в тот день, хотя любое из них заслуживает отдельной книги, ибо у всех отмененных тогда привилегий есть свое многовековое прошлое и памятная история. Депутаты же, как дети, взявшие карандаш, просто перечеркнули исписанные страницы и открыли чистый лист.
Итак, отныне дворяне обязаны были уплачивать налоги так же, как какие-нибудь буржуа. «Мещанин во дворянстве» оказался уравнен в правах с аристократом.
«Памятная ночь, это 4 августа! Власти, светские и духовные, соревнуясь в патриотическом рвении, по очереди кидают свои владения, которые уже невозможно удержать, на „алтарь Отечества“. Со
