роли консехо как инструмента поддержания внутреннего мира уже говорилось выше). В свою очередь, зависимые люди, объединенные в общину, заручались гарантиями от актов произвола со стороны сеньора. Они получали возможность оспаривать правомерность таких актов как не соответствовавших букве и духу соглашения. В крайних же случаях, когда монарх-сеньор пытался игнорировать волю общинников, консехо могло проявить и открытое неподчинение. В частности, «Латинская хроника королей Кастилии» приводит примеры ухода отрядов территориальных общин из королевского войска даже в разгар военной кампании, если истекал установленный в фуэро срок военной службы (обычно он составлял два-три месяца в году) [1017].
Взаимная заинтересованность сторон в соблюдении положений пакта обусловливала его фундаментальный характер. Будучи однажды оформленным в виде фуэро, статус членов консехо и общины не подлежал произвольному изменению: нерушимость этого принципа прослеживается уже в графский период истории Кастилии [1018]. Разумеется, это не означало, что содержание фуэро вообще не подлежало пересмотру: изменения в общественной и политической жизни не могли не затрагивать и системы местного права. Но при этом корректировка устаревших норм и положений выражалась не столько в исправлении действовавших текстов, сколько в принятии новых, дополнительных, фуэро, не отменявших, а дополнявших старые.
Не случайно в документах слово «фуэро» нередко употребляется в форме множественного числа — «fori», «foros», «fueros» [1019]. История местного законодательства Сепульведы и Куэльяра свидетельствует об одновременном существовании нескольких вариантов равноправных правовых текстов. В Сепульведе первое фуэро было оформлено во второй половине X в. при графе Фернане Гонсалесе. Оно действовало и во времена графов Гарсия Фернандеса и Санчо Фернандеса. Последний, как нам хорошо известно из хроник, предоставил Сепульведе дополнительные «добрые фуэро» (foros bonos).
Затем, около 1076 г., действие фуэро возобновил король Альфонсо VI. Текст этого фуэро дошел в грамоте короля Фернандо IV от 1305 г., подтвердившего нерушимость его норм [1020]. Так или иначе, латинское фуэро сохраняло законную силу в период между концом XI в. (Альфонсо VI) и началом XIV в. (Фернандо IV). Ранее, в 1272 г., Альфонсо X Мудрый, подтверждая фуэро, привилегии и вольности консехо, упоминал и о подтверждениях, сделанных его предшественниками — королями Альфонсо VIII и Фернандо III [1021]. Но к 1305 г. законную силу имел и еще один текст — «Частичный старокастильский перевод» (название дано издателем Э. Саэсом), воспроизводивший основную часть содержания латинского фуэро [1022].
К этому следует прибавить и третий памятник: я имею в виду фуэро, впервые упоминающееся в документе, датированном 29 апреля 1300 г. В этот день «книга фуэро» была вручена вступившему в должность королевскому алькальду Рую Гонсалесу де Падилье. Поскольку раннее фуэро как в его латинской, так и в старокастильской версии не представляли собой книгу — по объему и оформлению они соответствовали лишь грамотам, — речь могла идти лишь о пространном фуэро, на что обоснованно обращает внимание Э. Саэс [1023]. Таким образом, к 1300 г. в Сепульведе в равной мере действовали три текста, из которых два — латинское и пространное фуэро — были совершенно оригинальными, хотя последнее и вобрало в себя часть содержания первого.
Но тремя перечисленными текстами — известными и опубликованными — совокупность сепульведских фуэро далеко не исчерпывалась. Как минимум, должен был существовать и четвертый текст, который упоминается в арагонской грамоте 1233 г. Этот акт, изданный майордомом Арагона Бласко де Алагоном и содержавший условия заселения виллы Морелья, уже рассматривался выше. В нем, в частности, говорится о наличии в «фуэро Сепульведы и Эстремадуры» правила «год и день» [1024]. Между тем в тексте латинской хартии, содержащейся в привилегии Фернандо IV, подобная норма отсутствует. Следовательно, Бласко де Алагон ссылался на какой-то другой, возможно уже утраченный к 1305 г., вариант, следы которого сохранило лишь пространное фуэро.
В итоге в разное время (а иногда и одновременно) в Сепульведе должны были действовать не менее четырех различных текстов фуэро, частично совпадавших по содержанию, но имевших и некоторые, иногда весьма существенные, различия. Вместе с королевскими привилегиями они и составляли ту многообразную совокупность «всех фуэро и добрых норм и добрых обычаев» (todos los fueros & buenos usos & buenas costumbres), о которой говорится в грамоте короля Энрике II Трастамарского (1366–1379), подтверждавшей их действенность. Подобно аналогичным актам его предшественников, это подтверждение, изданное в 1367 г., по своей сути было пролонгированием действовавшего договора между королем и консехо по взаимному согласию сторон [1025].
Аналогичные закономерности отличали и правовую историю Куэльяра, где «Королевское фуэро» отнюдь не было первым по времени издания. Есть все основания полагать, что в 1256 г. Альфонсо X санкционировал не первое местное фуэро, а лишь «fuero complido» — пространное фуэро [1026]. При всех очевидных нюансах оно должно было выполнять здесь ту же роль, которую в Сепульведе выполнял судебник, известный с 1300 г. При введении в действие «Королевского фуэро» монарх не заявлял о денонсации более ранних норм местного права, текст которых, по всей видимости, не дошел до настоящего времени. В этом не было ничего странного: гораздо более поздняя по времени издания куэльярская «книга фуэро», содержащая «Королевское фуэро», также не сохранилась.
Следует также обратить внимание на дополнения к тексту фуэро, изданные Альфонсо X в 1256 и 1264 гг. Не вызывает сомнения, что инициатором их составления выступило консехо, прежде всего куэльярское рыцарство. Оно могло действовать самостоятельно или же вместе с другими общинами, как это было в 1264 г., когда куэльярцы в числе «рыцарей и "добрых людей" Эстремадуры» обратились с подобной просьбой к королю. Однако общим во всех этих случаях оставалось главное: петиции неизменно содержали вопросы, относившиеся к сфере королевских «seruiçios», а их составление мотивировалось стремлением к улучшению условий несения королевской службы на основе введения принципов, выгодных как общине, так и монарху [1027]. Пожалуй, договорная природа отношений сеньора по рождению и консехо в этих примерах проявляется наиболее ярко.
Таким образом, можно уверенно говорить о том, что Куэльяр и Сепульведа, несмотря на все отличия действовавших на их территориях локальных правовых режимов, в равной мере были включены в единую систему оформления отношений, связывавших короля как верховного сеньора и территориальные общины его королевства.
* * *
Все сказанное в этой главе позволяет констатировать факт изначальной зависимости консехо как института власти. Оно оформилось во второй половине X в. с началом договорной фиксации отношений между кастильскими графами и зависимыми людьми, проживавшими на земле их графства. Специфика такой зависимости состояла в ее наследственном характере и неразрывной связи с владельческими правами. Она была обусловлена чертами военной организации раннего периода Реконкисты, с одной стороны, и особенностями колонизационных процессов — с другой.
Широкое участие контингентов,
