негодяем,—этот поразительный факт, подобно поднятому над Польшей факелу, вдруг
осветил множество подлых лиц, которые, в полумраке истории, казались лицами
честных людей.
Хмельницкий хвалился, что, еслибы паны выбрали другого короля, тогда бы он
пошел на Краков п дал бы корону тому, кому захотел. Первым его приветствием
новоизбранному государю было адресованное еще к „шведскому королю* (как
титуловали Яна Казимира) письмо, в котором он предлагал себя ему к услугам, еслибы
какой сторонний королек вздумал „спихнуть его с престола*, а в письму была
приложена просьба к сенаторам о помиловании и примирении; еслибы же паны не
пожелали мира, то Хмель объявлял, что будет искать его в Варшаве, в Кракове, в
Познани, а, пожалуй, и в Данциге: просьба, папоминающая легендарного гайдамаку,
который убивал одного попа после другого, за то что онц не находили -попуты на его
страшные грехи.
Новый король прежде всего послал Хмельницкому так называемое повеление, а в
сущности молящую просьбу—возвратиться в Украину.
Хмельницкий повиновался королевскому повелепию безотлагательно. Не против
короля, а посредством короля, желал он воевать.
.
295
зная, что чем больше козаки станут поддерживать королевскую власть, тем
невозвратнее разделится на ся панское государство, сложившееся в силу борьбы
олигархического многоначалия — с одной стороны—с монархическим единоначалием,
а с другой—с охлократическим безначалием.
Козацкие вожаки шляхтичи—и всех больше Хмельницкий — не без пользы для
себя провели время в иезуитских школах и в том обществе, которое предоставило
иезуитам заботу о народном просвещении. Иезуиты заставляли русских людей из
развалин православной Руси созидать могущества католической Польши.
Окозачившиеся питомцы иезуитов заставляли природных и деланных Поляков
разрушать католическую Польшу, как бы в отместку за её подкопы под православную
Русь. Видя, что паны как нельзя больше способствуют их замыслу, козаки в деле
крушения, составлявшем их специальность, взяли на себя только самую дешевую роль,
которую кобзари их выразили в следующих словах:
Гей, друзи молбдци,
Братья козакй запорбзции Добре дбайте, б&рзо гадайте,
Из Ляхами пиво в&рйти зачинййте:
Ляцький солод, козацька вода,
Лиицьки дрова, козацьки трудк.
На королевское повеление Хмельницкий отвечал заискивающим и ласкательным
письмом,—стлал мягко, чтобы панам было спать жестко. В ответ , на это письмо,
немедленно был отправлен по следам удаляющагося Тамерлана любезный ему ксендз
Мокрский с благодарственным письмом, в котором царственность нового короля
играла такую же несоответственную роль, как в письме удаляющагося Тамерлана —
верноподданство. Ян Казимир обещал insignia, следующие Запорожскому Войску, то
есть булаву и знамя, на подтверждение старшинства, прислать вскоре, по примеру
своих предшественников, не кому иному, а ему (Хмельницкому), точно как будто мог и
смел наименовать козацким гетманом кого-нибудь другого. Все кровавое и ужасное в
поступках Запорожского Войска король обещал прикрыть милосердием своего
маестата и принять Запорожское Войско под непосредственную свою и Речи
ИТосполитой власть, чтоб оно не имело над собой много панов. Относительно просьбы
Хмельницкого об унии король давал обещание удовлетворить Козаков надлежащими
средствами (sиusznemi њrуd-
296
.
kami), для чего в свое время пришлет коммиссаров на известное место. От
Хмельницкого требовал он, точно от кого путного, чтоб он отпустил Татар, усмирил
чернь и ожидал в Украине ко* ролевскихь коммиссаров.
Эта транзакция побежденных с победителем дошла до царского гонца, Кунакова, в
таком виде, что король послал Хмельницкому булаву и знамя без ведома Речи
Посполитой, „и за то де паны рада и вся Речь Посполитая на короля приходили (с)
шумом и говорили королю: им де от Богдана Хмельницкого и от Кривоноса и от Черкас
разоренье и шкоды и крови розлитье многое, чего не бывало, как и Польское
королевство почалось быть, а король де их (Черкас) шапует, что приятелей своих, таких
леберизантовъ*.
Долетая, в свою очередь, до Хмельницкого, такая молва ласкала его ухо приятно. В
ложном слухе, волновавшем Шляхетчину, высказывалась рознь, всеянная козацкими
каверзами между техьг которые воспели Te Deum единым голосом и единым сердцем,
под давлением победителей.
В качестве королевского слуги и единомышленника, Хмельницкий издал универсал
к волынским дворянам, в котором увещевал их не замышлять ничего против греческой
веры и против своих подданных, пропагандируя таким образом слух, что козаки воюют
за угнетение православных, а жить с ними в согласии и содержать их в своей милости.
В переводе на язык действительности, это значило, чтобы пастухи ладили с волками,
чтобы собственники были благосклонны к хищникам. -Мог ли козакующий мужик
мирно работать в пользу землевладельца и довольствоваться установленною долею
своего производства после того, когда все панское добро принадлежало ему от
Цыбулышка и Тясмина до Вислы и Западного Буга? Мог ли землевладелец содержать в
милости мужиков, которые, по донесению Кунакова, „у панских жон у беременных
брюха распарывали и многое ругательство делали“? Между тем не только кровавое
мщение, но даже взыскание за новые злодейства и неистовства, по затверженной
формуле козацкого бунта, неизбежно долженствовало явиться, в устах городской и
сельской голоты, ляшским наступлением на христианскую веру и панским свирепством
над подданными. Хмельницкий знал, что с обеих сторон поднимутся новые вопли, и
заблаговременно объявлял себя сторонником голоты. „А если, сохрани, Боже“, (писал
он) „кто' отбудь упрямый и злой задумает проливать христианскую кровь и
.
29.7
мучить убогих людей, то, как скоро весть об этом дойдет до нас,—виновный
нарушитель мира и спокойствия, восстановленного его королевскою милостью, доведет
Речь Посполитую до погибели
Увещательным универсалом к землевладельцам Хмельницкий давал окозаченпой
черни программу дальнейших действий. Она была изображена в этом универсале
безвинно страдающею, а БИЛЯХта;—фанатически свирепствующею. Война, в виде
разбоя, прекратилась только там, где пановал один мужик среди немых остатков
панских домов и хозяйственных построек. Гонимый низовым ветром, пожар дымился
только там, где уже нечему было гореть. Но край, не претерпевший еще полной руины,
продолжал пылать пламенем и обливаться кровью. Подобному тому как, во время
бедственного шествия Адама Киселя, с оливковой ветвию мира'к Хмельницкому,
свирепый хитрец делал вид, будто-бы даже не знает о готовности безгосударного
королевства к миру,—теперь он сочинил новый акт бесовской комедии перед
ноеопоставленньш им же самим королем, его бессмысленным оправдатедем. Повторив
над Белоруссией ИТаливаищииу, Хмельницкий жаловался на белорусских панов, что
они своими жестокостями не дают ему успокоить православный народ, унять
кровопролитие, примирить обоюдную вражду, и грозил Речи Посполитої! „погибелью".
После Поиска, Кобрина, Бреста, Быков, Попова Гора, Мозыр, Стародуб, Мглин пылали
один за другим под дыханием низового днепровского ветра, который запорожцы, играя
с человеческим сердцем зверски, называли тихим:
Ой из низу Днипра тиихий витер вие-повив&е,
Вийсько козкцьне запорозьке в похбд выступ&е.
Тилько Бог святый зи&е,
Що Хмелнитцький думае-гад&е.
Тихий ветер в дикой поэзии кобзарей был эмблемою подкрадыванья волка к его
добыче, или поджигателя к панскому добру. Не прекращающиеся пожары были
вестниками новых пожаров, пового человекоистрсблспия. В виду кояацкого
верноподданства, король не знал, па которую ногу ступить; по на которую бы пи
ступил оп, только погибель Речи Посполитой, заповеданная козацкнм гетманом, могла
кончить козацкие счеты с папами.
Тем не менее Ян Казимир должен был делать, чтЬ называется borme mine в игре,
для которой годился мепее каждого изъ
38
т. Ии.
298
.
своих руководителей,—и в инструкции на сеймики перед коронационным сеймом
разнеслись по государству звонкия слова сочинителя инструкции, Оссолинского,—что
всемогущий Бог делает королей наместниками своей власти; что новоизбранный
король приписывает свое возвышение, во первых, деснице Najwyїszego Рапа, а потомъ
