как и теперь, британские кинематографисты тоже постоянно находились в поиске государственных субсидий.
В Германии так называемые “фельдграу-фильмы” [35] — такие как “Письмо от Макса (как он заслужил Железный крест!)”, “На поле чести”, “Фрейлейн Фельдграу” и “Это долг всей Германии” — снимались частным сектором с минимальной государственной поддержкой {1228}. Разумеется, этому способствовали и запрет на иностранные фильмы, и тайные заказы Военного министерства. Однако фактически германский военный кинематограф действовал самостоятельно. Продюсер Оскар Месстер при каждом удобном случае обращался к военным властям с предложением организовать съемки на том или другом театре военных действий. Киножурнал Messter-Woche быстро занял, благодаря официальному контролю Месстера над выдачей разрешений на съемку на фронте, почти монопольное положение — к большому недовольству конкурентов. Верховное командование установило бюрократический контроль над кинематографом лишь намного позже, начав в октябре 1916-го с создания Бюро военного кинематографа и фотографии (Militärische Film und Photostelle), которое в январе 1917 года было преобразовано в Управление по фотографии и кинематографу (Bild- und Filmamt). Когда Людендорф во второй половине 1917 года решил усилить кинопропаганду с помощью программы по “патриотическому обучению”, ее реализация была поручена новой компании Universum Film AG (UFA), совместно финансировавшейся государством и частным бизнесом. После войны UFA быстро превратилась в крупнейшую частную кинокомпанию в Европе {1229}.
В Америке кинематограф был заинтересован в вмешательстве государства меньше, чем в других странах. Голливуд — в основном по собственной инициативе — создал Национальную ассоциацию киноиндустрии (NAMPI), благодаря которой появился целый ряд воинственных фильмов — “Как война пришла в Америку”, “Агенты кайзера в Америке”, “Война на немецкий лад” {1230}.
Более того, изрядная часть менее дорогостоящей “пропаганды” производилась без всякой связи с правительством такими структурами, как Движение за правое дело сэра Фрэнсиса Янгхазбенда, Совет британских верноподданных, Лига Виктории, Союз Британской империи и Центральный совет национально-патриотических организаций {1231}. То же самое относится и к Германии, где аналогичную независимую роль играли Пангерманский союз и созданная во время войны Германская отечественная партия. В Америке поисками внутреннего врага занимались не столько чиновники из Департамента юстиции, сколько добровольцы из Американской патриотической лиги, Патриотического ордена сынов Америки и Рыцарей свободы. Организации такого рода несли ответственность за сотни случаев внесудебного насилия во время войны. Иногда они даже линчевали подозреваемых в симпатиях врагу {1232}.
Первая мировая была не только медийной войной, но и войной медийных знаменитостей. 4 октября 1914 года 93 видных германских интеллектуала (в том числе ученые Макс Планк и Фриц Габер, драматург Герхарт Гауптман, экономисты Луйо Брентано и Густав Шмоллер) по инициативе Имперского морского ведомства опубликовали в немецких газетах манифест под заголовком “К культурному миру” (An die Kulturwelt). В нем они оправдывали действия Германии в Бельгии, включая сожжение Лёвена, и осуждали вступление Великобритании в войну на стороне варварской и полуазиатской России. Ранее, в конце августа, похожий манифест выпустили известные философы Рудольф Эйкен и Эрнст Геккель. “В том, что эта война превращается в мировую, виновата Англия”, — провозгласили они {1233}. Впоследствии в свет вышли аналогичное заявление Культурбунда германских ученых и художников и “Почему мы воюем” историков Фридриха Мейнеке и Германа Онкена.
Британские писатели тоже не медлили. Как известно, ответный манифест 52 “известных литераторов”, опубликованный в Times 18 сентября, стал результатом встречи, которую Мастерман организовал 2 сентября в Веллингтон-Хаусе {1234}. Однако тех, кто его подписал, не требовалось стимулировать — они уже были наготове. Среди пришедших в Веллингтон-Хаус или подписавших “Декларацию писателей” были Г. К. Честертон, Артур Конан Дойл, Джон Мейсфилд, Редьярд Киплинг и редактор журнала Punch Оуэн Симен — полный набор патриотических, если не сказать консервативных, авторов. Также присутствовали — и были готовы воевать словом — Герберт Уэллс, чьи пророчества о войне полностью подтвердились, и Томас Харди. Несколько неожиданным оказалось, что “Декларацию” подписали писатели Арнольд Беннетт и Джон Голсуорси, филолог-классик Гилберт Мюррей и историк Дж. М. Тревельян, встретившие начало войны без всякого энтузиазма {1235}.
Особенно поразительный пример самомобилизации явил исторический факультет Оксфорда. Пять оксфордских историков во главе с Генри Дэвисом и Эрнестом Баркером, работая с необычной для их университета скоростью, написали целый труд под названием “Почему мы воюем: доводы Великобритании”, также иногда называемый “Красной книгой”. Издательство University Press сумело выпустить его уже 14 сентября — всего через две недели после получения рукописи {1236}. Позднее Оксфорд подготовил серию брошюр для “грамотных рабочих”. Не остались в стороне и историки из “провинциальных” университетов, включая Д. Дж. Медли из Глазго и Рамзи Мьюра из Манчестера. В крупных городах проводились специальные лекции, целью которых было противостоять “распространенной среди наших рабочих идее о том… что при победе Германии им будет не хуже, чем сейчас” {1237}. Свой вклад в пропаганду вносили и представители других факультетов. Скажем, Гилберт Мюррей не только подписал манифест литераторов, но и написал книгу “Может ли война быть справедливой?”, а также апологетический очерк “Внешняя политика сэра Эдварда Грея в 1906–1915 годах”, опубликованный в июне 1915 года и справедливо названный Рамси Макдональдом “исключительным образчиком по шпаклевке и побелке” {1238}.
Следует отметить, что лишь немногие из упомянутых выше знаменитостей принимали в военное время плату за свою работу. Скажем, Голсуорси и Уэллс писали для Веллингтон-Хауса бесплатно, что тревожило их литературного агента {1239}. Лишь наиболее активные авторы, вроде того же Арнольда Беннетта, поступили на государственную службу в Министерство информации к Бивербруку — и это случилось намного позднее. Во Франции дела обстояли примерно так же {1240}.
Поэты тоже остались в стороне. По оценке Times, в августе 1914 года в ее редакцию каждый день поступало около сотни стихов, в основном патриотически-романтического содержания. Утверждалось, что в Германии в тот август каждый день создавалось не меньше 50 тысяч военных стихотворений. В библиографии британской военной поэзии перечислены три тысячи книг, по преимуществу патриотических. В библиографии германских произведений такого рода насчитывается всего 350 позиций, но эта оценка выглядит явно заниженной — если, конечно, не считать, что после августовских дней в Германии стало больше мыслителей, чем поэтов {1241}. Разумеется, правительства поощряли своих рифмоплетов: например, журналист Эрнст Лиссауэр получил за “Гимн ненависти” Железный крест. Однако написал он это творение по собственной инициативе. Аналогичным образом и драматургов не требовалось уговаривать писать для театров патриотические пьесы {1242}.
На всех уровнях общества военная пропаганда успешно воспроизводила себя сама. Власти могли ей не заниматься. Ученые и журналисты, поэты-любители и обычные люди охотно занимались ей по собственному
