которых они были (и которые могли изменяться), стоило защищать. Разумеется, ситуация с литовцами была, как всегда, сложнее. Около 60 тыс. человек были скоро призваны в российскую армию, и, поскольку ни поляки, ни литовцы, проживавшие на территории Российской империи, не выказывали особых симпатий к Германии, они охотно способствовали борьбе против нее. Более того, литовские политические лидеры обнародовали требование, что взамен за свое участие в войне литовцы должны получить объединение их родных земель; это требование встретили молчанием, но существовала надежда, что петербургское правительство прислушается наконец к пожеланиям жителей западных приграничных земель, которые вскоре станут местом военных действий. Надежды на скорую победу облегчили принятие решения: пропаганда российского правительства создавала образ непобедимой армии, а московская и петербургская пресса восхваляла жителей Балтийского побережья за проявленный «патриотизм». Казалось, что единственными противниками войны на побережье были социалисты, но их усилия спровоцировать волнения в среде рабочих не увенчались успехом; губернатор Лифляндии даже хвалил местных фабричных рабочих за «достойную восхищения лояльность царю и отечеству». Помимо этого, военная цензура прессы предполагала, что всем желающим высказаться в поддержку войны, предоставлялась зеленая улица, тогда как мнения тех, кто демонстрировал более сдержанную позицию или даже высказывался против, подвергались жесткой цензуре.
Хотя сначала российская армия одержала несколько побед на Восточном фронте, за ними последовали многочисленные бесславные поражения и неудачи; к лету 1915 г. германские вооруженные силы продвинулись на северо-восток и заняли не только всю территорию некогда существовавшей Речи Посполитой, но и бывшую Курляндию. Река Даугава — южная граница Курляндии и северная — Лифляндии и Латгалии — стала линией фронта и оставалась таковой почти до конца войны. Таким образом, с 1915 до 1917 г. Прибалтика оказалась разделенной надвое, при этом российская армия удерживала территории к северу от Даугавы, а германские оккупационные силы установили свой оккупационный порядок — так называемый Oberost — на территориях к югу от этой реки, включая населенную латышами Курляндию и литовские земли. Под российским контролем оставались эстонские области Эстляндии и Северной Лифляндии, а также латышские области Лифляндии и Латгалия. Этот новый раздел побережья, хотя и являлся временным, лишь эстонским политическим лидерам давал возможность думать об интеграции в сколько-нибудь реалистичном ключе; новые границы поставили латышей по разные стороны фронта между воюющими сверхдержавами, а литовцев оставили под властью одной из них — то есть под военной и гражданской юрисдикцией Германии. По любым расчетам, теперь угасли надежды латышей и литовцев получить в обозримом будущем возможность интеграции и внутренней автономии.
Ближайшей целью Германской империи являлся, разумеется, немедленный разгром основного противника — России, однако более долгосрочное планирование (хотя и несколько неопределенное на тот момент) предполагало окончательную колонизацию побережья немецкими фермерами после того, как местное население будет выслано на территорию России. В этом контексте немецкие оккупационные силы на побережье стремились извлечь максимальную пользу из территорий, оказавшихся под их контролем, конфискуя жилые помещения и лошадей, вводя налоги пшеницей и другими продуктами, а также собирая дополнительные налоги на содержание армии и приглашая местных крупных землевладельцев занять посты в оккупационном правительстве. Однако к лету 1915 г. ресурсная база, на которую рассчитывали немцы, значительно уменьшились. Предполагая возможную оккупацию, российское правительство в течение первой половины этого года издало распоряжения о демонтаже и вывозе во внутренние районы страны всей промышленной инфраструктуры территорий, которым угрожала опасность оккупации (включая Ригу), а также об эвакуации оттуда местного крестьянского населения. Около 500 промышленных предприятий (около 160 из них — с литовских территорий) были демонтированы и вывезены на восток, и, что более важно, приблизительно 700 тыс. беженцев (точная статистика отсутствует) покинули земли, оккупированные немцами. Некоторые из них пересекали Даугаву и искали временного прибежища в Ливонии, Латгалии и Эстонии, тогда как другие сразу бежали на территорию России. В их числе было около 300 тыс. литовцев, многие из которых обрели спасение на востоке. Остальные беженцы покинули латвийские земли (в основном Курляндию); некоторые бежали даже из казавшихся на тот момент относительно безопасными регионов Лифляндии. Однако, рассмотрев вопрос об эвакуации эстонцев, российские власти отклонили такую возможность, и большинство эстонцев остались на родине. За долгую историю этого региона народы побережья неоднократно испытывали потребность покидать его пределы, но никогда бегство не было столь массовым. Сотни хуторов опустели; население больших и малых городов резко уменьшилось в течение нескольких недель; домашний скот был забит или брошен; семьи разлучались, и перспективы возвращения оставались неясными. Литовские территории и Курляндия обезлюдели, и положение оставшихся крестьян стало еще более тягостным: беженцев пока никто не заменил, их земли оставались невозделанными, и тем, кто остался на родине, приходилось в двойном объеме удовлетворять требования немецких оккупантов. Первая мировая война снова разделила жителей побережья: население неоккупированных территорий продолжало оставаться свободным; те, кто проживал на оккупированных землях, подчинялись немецким военным и гражданским законам; тысячи людей оказались в положении беженцев, оторванных от своих домов, а еще большее число служили в русской армии.
К концу лета 1915 г. на «проблему беженцев» отреагировали как правительство (преимущественно в форме выделения денег), так и эстонцы и латыши, населявшие свободные от оккупации территории, создававшие комитеты по делам беженцев на незанятых территориях, а также в Москве и Санкт-Петербурге; аналогичные комитеты были созданы литовцами внутри России. В конце августа 128 представителей латышских комитетов беженцев встретились в Санкт-Петербурге (который к тому времени стал называться Петроградом) и создали Центральный комитет латышских беженцев, возглавляемый теми из них, кто имел опыт работы в Государственной Думе. Комитет быстро приступил к разработке программ помощи беженцам, чтобы снабдить их жильем, продовольствием, работой и информацией. Комитет выступал от имени всех 260 латышских организаций беженцев, располагавшихся на Балтийском побережье и внутри России; была создана газета Dzimtenes Atballs («Эхо Родины») для координации и общения групп взаимопомощи беженцев, осевших в таких городах, как Москва, Петроград, Кострома, Нижний Новгород, Самара, Саратов, Харьков, Киев, Омск, Красноярск и Новосибирск. К концу 1916 г. около 10 тыс. детей беженцев смогли ходить в школы и, что немаловажно, получать начальное образование на латышском языке. По иронии судьбы сеть, организованная из-за необходимости решать проблему беженцев, и усилия, направленные на то, чтобы обеспечить устойчивый поток ресурсов в местные комитеты латышей-беженцев, помогли латышам обрести бесценный организационный опыт подчинения идеологических и личных разногласий общей цели. Проблема беженцев требовала изобретательности, кооперации и постоянного стратегического планирования, и все это в условиях огромной империи, которая к 1916 г. уже не могла выдерживать длительного военного противостояния и тем более уделять внимание ежедневным проблемам рассеянного приграничного населения.
К середине 1915 г. милитаризация жизни на побережье и линия фронта, застывшая вдоль Даугавы, побудили некоторых известных латышей предложить российскому командованию комплектовать
