сообществ и различные контексты и цели, в которых использовался литовский и польский языки, мало помогали переписчикам точно определить национальность опрашиваемых. Согласно одной из оценок, после 1905 г. общая численность населения упомянутых губерний, имевших литовский этнический компонент, составляла приблизительно 4,2 млн человек. Предположительно половину населения данных губерний можно было отнести к литовцам, тогда как остальные жители были поляками, евреями, белорусами или представителями иных национальностей; предположительно 400 тыс. из них были поляками, проживавшими в поместьях и городах. Но основное значение имело не количество говорящих на польском, а историческое влияние польского языка и культуры на регион; именно оно и стало поводом для разногласий.
Одну из крайних позиций в спорах занимали те, кто настаивал, чтобы в настоящем и будущем все существующие в Литве значимые общественные институты, включая католическую церковь, использовали главным образом (если не исключительно) литовский язык и, таким образом, признавали себя «литовскими» как внутри страны, так и во внешнем мире. Такая точка зрения являлась относительно новой, возникшей в результате литовского «национального пробуждения» последних десятилетий XIX столетия. В противоположном лагере многие польские активисты утверждали, что Литва была всего лишь одной из провинций некогда существовавшего союзного государства и что размеры Польши и ее сложившаяся в Европе репутация «культурной нации», а также продолжавшееся на протяжении веков ополячивание представителей литовских высших классов могли привести лишь к одному разумному результату — окончательной полонизации литовского населения и последующему включению литовских земель в состав возрожденной Польши. Между этими двумя крайностями находилось множество вариантов самоидентификации, выработанной людьми за время долгой жизни в многонациональном окружении: некоторые жители региона говорили только по-польски, но при этом настаивали на том, чтобы их считали литовцами; другие определяли себя как носителей польского языка, но благополучно жили при этом в автономных литовских анклавах; третьи хотели бы жить в автономной мультикультурной Литве, включающей в себя все разнообразные национальные группы, населявшие некогда Великое княжество Литовское; четвертые же вообще чувствовали себя оскорбленными, если их причисляли к какой-либо одной национальности. В такой ситуации не могли помочь ни российское правительство, ни его чиновники на местах — для них первоочередной задачей было поддержание порядка и, насколько возможно, распространение русского языка и влияния русской культуры. Однако и через десять лет после событий 1905 г. все эти желания русофилов не исполнились на литовской земле.
На территории Литвы большое значение имели еще два аспекта: восприятие евреев отдельно от остального населения литовских провинций и раскол между литовцами, жившими в России и Восточной Пруссии, а также теми, кто жил в Северной Америке. В 1913 г. численность евреев в литовских губерниях, по оценкам, составляла около 560 тыс. человек — их число существенно выросло на протяжении XIX столетия, поскольку литовские земли на протяжении века находились в пределах «черты оседлости». В Литве евреи жили как в крупных, так и в небольших городах; неформальной столицей иудейской культуры в Литве был Вильнюс, где евреи составляли около 40 % населения. Этот город даже приобрел репутацию «Северного Иерусалима» из-за того, что в нем жили влиятельные духовные лидеры иудеев, такие, как Элияху бен Шломо Залман, «Виленский гаон». Как и в других местах своего обитания, евреи здесь быстро изучили литовский язык в той степени, чтобы свободно выполнять свои профессиональные обязанности и вести торговлю, однако культурно (насколько им позволяла их религия и культура) они были ориентированы скорее на русских и поляков. К концу XIX столетия в иудейской культурной среде появились также секуляристские темы, такие, как сионизм или социалистические идеи Бунда, который впоследствии объединился с другими социалистическими польскими, литовскими и латышскими организациями ради общей цели — борьбы с самодержавием.
Также не следует упускать из виду такой момент, как разногласия между литовцами, населявшими российские губернии, и литовцами, жившими в Северной Америке, главным образом в Соединенных Штатах. В период с 1869 по 1898 г. Литву ежегодно покидали тысячи литовцев; их совокупное число к 1914 г. достигло 250 тыс. человек (американская перепись населения 1930 г. показала, что в стране на тот момент проживало 439 тыс. литовцев, из которых меньше половины родились за пределами страны). Таким образом, литовцев в США было существенно больше, чем латышей и эстонцев (к 1914 г. число представителей каждого из этих национальных сообществ составляло не более 5 тыс. человек). В 1913 г. Йонас Басанавичюс и Мартинас Янкус (первый — некогда активный националист, второй — более молодой, но не менее активный депутат IV Государственной Думы) объехали множество литовских колоний в Северной Америке в целях сбора денег на культурный центр (Народный дом) в Вильнюсе. Им удалось собрать сумму, эквивалентную примерно 43 тыс. рублей. Но они также обнаружили, что в колониях существует конфликт литовцев, имевших социалистические воззрения, с теми, кто стремился привить населению новых земель литовскую культуру посредством главным образом насаждения католической веры. Североамериканские литовцы более не подвергались полонизации и русификации, однако вместо этого они американизировались. Басанавичюс, обращаясь к американцам литовского происхождения, объяснял им необходимость вложения денег в сохранение их родной культуры на их родной земле; более того, он надеялся, что большая их часть вернется в Литву вместе с новыми знаниями и накопленным состоянием. Однако не многие американские литовцы вернулись в родную страну, так что их роль в будущем «литовской нации» осталась неясной.
Первая мировая война на землях побережья
Невозможно сказать, как бы сложилась история Балтийского побережья, если бы региональный конфликт Австро-Венгрии и Сербии по поводу Боснии не перерос в войну, в которую оказались вовлечены все наиболее влиятельные державы Европы. Затяжной конфликт, изначально названный Великой войной, а позже — Первой мировой войной, разразился; довоенная система договоренностей, созданная с тем, чтобы предотвратить военные действия между странами Европы, сыграла роль, абсолютно противоположную своему назначению. Австро-Венгрия объявила войну Сербии 28 июля, Германия России — 1 августа, а Австро-Венгрия России — 6 августа. К 31 июля Российская империя начала мобилизацию армии. Тысячи молодых жителей Прибалтики (около 120–140 тыс. латышей и примерно 100 тыс. эстонцев) были призваны на царскую военную службу. Почти все они вступили в армию, поскольку считали это своим долгом даже несмотря на то, что испытывали во многом противоречивые чувства. Для эстонцев и латышей сказанное являлось борьбой против врагов — Германской империи и Австро-Венгрии, — которую легко превратить во вражду ко всем местным представителям немецкой культуры — балтийским немцам; однако лидеры последних также выразили желание поддержать Россию. Чувство «разделенной лояльности» хоть и присутствовало в их среде, но оставалось латентным; политика русификации хотя и ослабла, но все же продолжалась, и возмущение, которое она порождала, уравновешивалось возможностью, которая появилась у народов побережья, — создавать свои культурно автономные анклавы внутри «демократизированной» Империи; структуры, частью
