- Убью гада! Вспомнил я тебя! Вспомнил!
Если бы не темнота, то он наверняка бы размозжил Яшке голову, но тот успел на ощупь пробраться за печь и там притаился. Лишь вахмистр Серафимыч, которого в темноте зацепил караульный своей дубиной, жалобно причитал и всхлипывал:
- Не убивайте, братцы, я не при чем тут. Это он все, он...
5.
Когда возок поручика Кураева подъехал к постоялому двору, путники еще с улицы услышали доносившиеся из избы крики и шум свалки.
- Может, разбойники те на них наскочили? - прислушиваясь, спросил Ивана поручик и быстро выпрыгнул на землю, держа в руках заряженный пистолет. Эй, ребята, - обратился он к своим ординарцам, - держите пистоли наготове и прикрывайте нас сзади, - и быстрым шагом пошел на постоялый двор. Иван шагал следом, едва поспевая за офицером.
- Я с вами, - предупредил он на всякий случай Кураева.
- Да, конечно, - отозвался тот и рванул на себя ручку двери. Один из ординарцев догадался захватить с собой дорожный фонарь и посветил им. На крыльцо, дико воя, вывалился вахмистр Серафимыч, держась рукой за разбитое в кровь лицо. Увидев направленное на него дуло пистолета, в страхе повалился на колени, запричитал:
- Не убивайте, помилуйте, детки малые дома остались!
- Кто таков будешь? - грозно спросил его Кураев.
- Вахмистр казачий Чесноков, - ответил тот и рассмотрел стоящего перед ним офицера. - Ваше высокородие, заступитесь, меня туточки не убили едва, а за что и не ведаю.
В это время к двери на четвереньках подполз Яшка Ерофеич и попытался юркнуть мимо офицера на улицу. К нему подскочил караульный и огрел дубиной по спине. Яшка громко застонал и схватил Кураева за ноги, потянул на себя.
- Стой! - громко крикнул тот и пальнул в воздух из пистолета. - Взять его, - указал он ординарцам на караульного, размахивающего дубиной. Солдаты ловко подшибли того под ноги и мигом скрутили руки за спиной, поставили перед поручиком. - Кто хозяин? Рассказывай все, как есть.
- Я хозяин, - в страхе выпучив глаза, отозвался караульный, изрядно напуганный. - А чего тут рассказывать? Сам ничегошеньки не понял. Сперва эти зашли, - ткнул рукой в сторону вахмистра и скулившего на полу Яшки, - а потом Федька Захаров с дубиной заскочил и айда его крестить...
- Ясно, - остановил его поручик, - ты Федька?
-- А кому еще быть, - сипло согласился караульный, - я и есть.
-- Почему драку начал?
- Признал я аспида этого, - кивнул он на Яшку, - лихоимец он. Два года назад приехали мы с брательником моим на ярмарку в Ирбит, так он нас до нитки обобрал, обчистил, весь товар наш описал, и нас пустыми домой отправил. На всю жизнь его морду поганую запомнил и поклялся убить, коль встречу когда. Змеюка подколодная! - добавил он и попытался пнуть Яшку .
- Ты мне это дело брось, - погрозил ему пистолетом Кураев, - а ты чего скажешь? - обратился к Яшке.
-- В гошпиталь мне надо, - простонал тот, держась рукой за спину, - не иначе как ребрышки все поломал. Как бы не помереть по дороге.
-- Вот хорошо бы было, - хмыкнул караульный.
-- Молчи, дурак, - перебил его Кураев, - на каторгу пойдешь, коль и в самом деле помрет.
-- Из-за этого гада да на каторгу? - удивился тот. - Ему, значица, воровать можно, а мы молчи, как мыши в норе?
-- Напраслину он на меня возводит, - прохныкал Яшка, - служба у меня такая, чтоб за порядком на ярмарке следить.
- А тут как оказался, - продолжал выспрашивать поручик.
- Так арестанта в Тобольск везли, а он убег от нас по дороге... - Тут он поднял глаза и увидел стоящего рядом с Кураевым Ивана Зубарева, и радостно заулыбался, потянулся рукой к нему. - Да вот он сам и будет, ваше благородие.
- Кто будет? - не сразу понял Кураев, оглянувшись на Ивана.
- Он, арестант наш, - Яшка даже про боль в спине забыл, - да вы вахмистра спросите, коль мне не верите. Ну, Серафимыч, этого арестанта велено нам было в острог свести?
- Его самого, - недружелюбно подтвердил вахмистр.
- Вот оно как получается... - покачал головой поручик, в упор глядя на Ивана. - Выходит, что ты главный разбойник и есть?
-- Не подходи! - крикнул Иван, взводя курок, и наставил в грудь поручику пистолет. - Выстрелю! Как есть стрельну, - и попятился на крыльцо.
- И что с того? - криво усмехнулся тот. - Меня, допустим, убьешь, а потом как? Они тебя забьют до смерти, не сбежишь уже. Отдай лучше добром пистолет, - протянул к растерявшемуся Ивану спокойно руку. Тот чуть помедлил и со вздохом вернул пистолет Кураеву. - Так-то оно лучше, проходи в избу, видать и дальше нам вместе ехать придется. Судьба. От нее не убежишь.
- Это точно, - поддакнул Яшка радостно, но поручик так глянул на него, что он мигом осекся и замолчал.
6.
К вечеру следующего дня тяжелый возок, более похожий на рыдван, поставленный на полозья, с трудом вполз по крутому взвозу в нагорную часть Тобольска. В нем сидел поручик Гаврила Кураев с двумя заряженными пистолетами на коленях, а напротив него - сумрачные Иван Зубарев и Яшка Ерофеич. Вахмистр Серафимыч ехал следом в санях вместе с ординарцами поручика. Возница знал дорогу и быстро лавировал между лепившимися один к другому большими и малыми домами, амбарами, покосившимися заборами и безошибочно правил на городской острог, у ворот которого и остановил тяжело поводивших боками коней.
Солдат, несший службу в караульной полосатой будке, подскочил к карете, выслушал распоряжение поручика, козырнул ему и юркнул в калитку тюремных ворот. Вскоре оттуда вышел заспанный молодой офицер и, после короткого разговора с поручиком, приказал Зубареву и Яшке следовать за ним. Яшка на ходу бросил насупленный взгляд на сидящего в санях вахмистра и, полуобернувшись, спросил Кураева:
- Его, выходит, отпускаете? Неправда ваша. Мы вместе с ним снаряжены были, а в каталажку мне одному идти?
- Не разговаривать, - оборвал его дежурный офицер и грубо подтолкнул в спину. Яшка икнул и смолк.
- За ним никаких вин не вижу, - спокойно ответил Гаврила Андреевич и встал на откидную подножку рыдвана, чуть задержался, бросив последний взгляд на Зубарева, и добавил, - а с вами, Бог даст, когда-нибудь свидимся при лучших обстоятельствах.
Яшку с Иваном провели по полутемным, сводчатым переходам, быстренько обыскали, занесли их имена и звания в толстенный шнурованный журнал, а затем бесцеремонно втолкнули в сумрачную камеру, закрыли скрипучую дверь едва не в пол-аршина толщиной, и снаружи глухо лязгнул металлический запор.
... Яшку выпустили на седьмой день по бумаге, доставленной из Тобольской таможенной конторы. Видно, помог Серафимыч, сообщивший об аресте ирбитского помощника пристава нужным людям. Зато Зубарев просидел более недели в холодной сырой камере вместе с какими-то бродягами. Те, казалось, были даже рады обретению приюта и крыши над головой и целыми днями спали или резались в самодельные карты. Иван же неимоверно страдал - не столько от заключения, как от унижения, которое испытывал.
Несколько раз к ним в камеру заходил кто-либо из дежурных офицеров, присматривающих за порядком. Иван каждый раз требовал, чтоб о нем сообщили губернатору или в губернское правление, или хотя бы передали весточку отцу о его заключении. Но в ответ обычно следовало короткое: "Не наше дело", и офицер, брезгливо морщась, уходил. Когда Иван понял, что одними уговорами ничего не добьешься, то сделал вид, что заболел, и несколько дней пролежал, не вставая, на грязном тюремном топчане, отказываясь от пищи. Это подействовало, и в один из дней утром в камеру, тяжело пыхтя и отдуваясь, заявился тюремный лекарь из немцев, которого все называли Карлом Ивановичем. Ивану приходилось несколько раз встречать его в городе, возможно, и тот узнал заключенного, потому что отнесся к нему с сочувствием, долго мял короткими пальцами живот, осмотрел горло, потрогал голову. Выбрав момент, когда сопровождающий лекаря офицер отвернулся, Иван шепнул:
- Христом Богом молю и всем, что вам на свете дорого, сообщите обо мне Михаилу Корнильеву. Скажите лишь - Иван Зубарев в крепости. Он в долгу не останется.
Немец, больше для вида, еще долго ощупывал Ивана, тяжело вздыхая, будто присутствовал на поминках, потом, мешая русские и немецкие слова, сообщил офицеру:
- Зер шлехт, - чуть подмигнув Ивану, скорчил скорбную гримасу, - тут зер холедно. Он есть болен, - и, чтоб его окончательно поняли, потряс головой, изображая озноб, - бр-р-р! Мороз!
Офицер равнодушно кивнул, но когда лекарь, покряхтывая и грустно вздыхая, удалился, то занес в камеру огромный овчинный тулуп и швырнул его Ивану на топчан. А уже на другой день ранним утром в низкую дверь протиснулся ни кто иной, как самолично Михаил Яковлевич Корнильев.
- Кого я вижу? - всплеснул он руками. - А я всех, кто с Ирбита вернулся, про тебя выспрашиваю, да ни от кого ничего добиться не могу. Знать не знают, ведать не ведают...
Но Иван не дал договорить, а кинулся, прижался к двоюродному брату и, сдерживая слезы, сбивчиво принялся рассказывать обо всем, что с ним произошло.
