72
Считается, что данные «корсунской легенды» подкрепляет одно со общение Титмара Мерзебургского: «Он [Владимир] взял жену из Греции… По ее настоянию он принял святую христианскую веру, которую добрыми делами не украсил, ибо был великим и жестоким распутником и учинил большое насилие над изнеженными данайцами [греками]». В последних словах видят указание на корсунский поход (см.: Древняя Русь в свете за рубежных источников. С. 318). Но при этом упускается из виду, что «большое насилие» над греками произошло, согласно Титмару, после женитьбы Владимира на Анне, тогда как корсунский поход предшествовал этому со бытию. Кроме того, из контекста Титмарова показания явствует, что греки пострадали не в военном, а в религиозном отношении, вследствие нарушения Владимиром каких-то христианских норм. Наконец, обратим внимание на то, что возможен иной перевод этого места: «…и чинил великие насилия…» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 440), при ко тором несовершенная форма глагола «чинить», указывающая на продолжительное действие («чинил»), и множественное число «насилий» совершенно лишают данный фрагмент всякой связи с походом на Корсунь. Так что, скорее всего, немецкий хронист намекает здесь на противостояние Владимира с византийской церковной иерархией, о чем речь впереди.
Некоторые ученые даже находят возможным говорить о «независимости» Херсона в качестве города-государства, который лишь поддерживал дружественные отношения с Византией (см., напр.: Соколова И.В. Администрация Херсона в IX—XI вв. по данным сфрагистики // Античная древность и Средние века. Свердловск, 1973. Т. 10. С. 207—209).
Все три фемы находились на северном (черноморском) побережье Малоазийского полуострова.
Здесь я отступаю от версии Поппэ, будто Владимир осадил Херсон по просьбе Василия II, который рассчитывал таким способом вернуть империи мятежный город. Это невероятно хотя бы потому, что херсониты, без сомнения, пресекли всякую возможность посольских сношений василевса с Киевом по Черному морю и Днепру. Приписывание византийскому императору инициативы корсунского похода — безусловно, самое слабое место концепции Поппэ, почему в свое время ей и не было уделено должного внимания со стороны историков.
Свидетельство римского историка и военного теоретика Флавия Вегеция (IV—V вв.).
Поскольку летопись не приводит названия «лименя», на берегу которого находился лагерь Владимира, некоторые ученые думали, что пристанищем ему мог служить один из двух заливов, лежавших к западу от Херсона, — Круглый или Херсонесский. Но русский археолог А.Л. Бертье-Делагард, тщательно обследовавший местность вокруг Херсона, опроверг это мнение. По его наблюдениям, Круглый залив отстоит слишком далеко от города, чтобы оттуда можно было вести осаду, а Херсонесский хотя и прилегает к городу, но «совершенно негоден для стоянки судов по своей полной открытости, ничтожной величине и мелководью; заливом это место величает лишь щепетильность современных карт, в действительности же это ничтожная выщербина берега. Вся эта бухточка находится под выстрелами и на виду с городских стен; даже очень малому флоту тут совсем не поместиться». Между тем стоянка в Карантинной бухте была «безусловно тишайшая, при каких бы то ни было погодах; мало того, с точки зрения чисто осадной, она и весь стан вокруг были за горой, вне какого-либо наблюдения из города, а стоило пройти двести-триста шагов, как с командующих высот… открывался весь город, даже его внутренность, как на ладони. Тут же, к этой же бухте прилегла и наиболее уязвимая часть укреплений Корсуня. Наконец, то же верховье бухты обладало редким в местном смысле, неоценимым, важнейшим условием жизни — изобилием пресной воды в нескольких колодцах, на самом берегу бухты» (Бертье-Делагард А.Л. Как Владимир осаждал Корсунь. СПб.. 1909. С. 9—10).
К «следам войны», якобы полыхавшей в западной части Херсона, относят также несколько расположенных здесь могил с 50—70 захоронениями в каждой (см.: Беляев С.Л. Поход князя Владимира на Корсунь (его последствия для Херсонеса) // Византийский временник. Т. 51. М., 1990. С. 163). Но если эти погребения действительно сделаны во время осады 989 г., то свидетельствуют они как раз об обратном, то есть что активные военные действия происходили в противоположных (южной и восточной) частях города, так как хоронить своих павших воинов херсониты, безусловно, должны были не под носом у противника, а в той стороне города, где сохранялось относительное спокойствие.
Обращенная к корсунянам угроза Владимира, которую приводит летопись: «если не сдадитесь, то буду стоять три года», без сомнения, является всего лишь фольклорной метафорой. Зимовать под городом, в открытом поле значило погубить войско — достаточно вспомнить, что именно тяжки ми бедствиями зимовки предание объясняет поражение дружины Святослава в столкновении с печенегами у порогов.
Авторитет Н.М. Карамзина узаконил ошибочное мнение, что приспа — это «вал, насыпаемый перед стенами, чтобы окружить оныя, по древнему обыкновению военного искусства» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Изд. 5-е. Т. I. СПб., 1842. С. 130. Примеч. 450). Но вал есть насыпь, а не присыпь, его именно насыпают, а не присыпают. К тому же вал — сооружение сугубо оборонительное и возводить его в конце осады — занятие довольно-таки бестолковое. Обнести Корсунь валом было невозможно еще и по той причине, что «вся почва вокруг Корсуни есть сплошная почти скала, едва прикрытая тощим слоем земли» (Бертье-Делагард А.Л. Как Владимир осаждал Корсунь. С. 23).
В 250 г. готы, осадившие Филиппополь, делали присыпь к его стенам, и горожане пытались противодействовать им точно таким же способом, как херсониты (см.: Бертье-Делагард А.Л. Как Владимир осаждал Корсунь. С. 25).
В одном солунском предании то же самое рассказывается о предателе- монахе, пустившем стрелу с надписью об отводе воды в расположение войска турецкого султана (см.: Гудзий Н.К. История древней русской литературы. Изд. 3-е. М., 1945. С. 134).
Кажется, последний раз в русской военной истории стрела была использована в почтовых целях при осаде Азова в 1697 г., когда по приказу Петра I лучник забросил в город царское послание с предложением капитуляции.
В Житии Владимира особого состава наблюдается крупное расхождение с данными Обычного жития и Повести временных лет: жителем Корсуни, выпустившим предательскую стрелу, здесь выступает варяг Ждьберн (варианты: Жедберн, Жиберн, Ижберн), присоветовавший Владимиру пере копать земляной путь, по которому в город поступает питие и корм. Считать сведения этих источников дополняющими друг друга, очевидно, нельзя. Ждьберн является лицом легендарным хотя бы по одному своему «варяжеству» (корпус «варангов», сформированный в византийской армии, получил свое название не ранее первой трети XI в.), а мысль о том, что ежедневную потребность многотысячного населения Херсона в еде и, главное, в воде можно было удовлетворить посредством снабжения осажденного города посуху, доставляя припасы по какой-то тайной тропинке (или подземному ходу), изобличает полное отсутствие у автора Жития особого состава реального представления о ходе осады и топографических условиях местности. Вследствие этого в данном источнике позволительно видеть сугубо литературное произведение, возникшее не раньше конца XI — начала XII в.
Согласно Льву Диакону, «захвату тавроскифами Херсона» предшествовало появление в северной части неба «огненных столпов», которые предвозвестили это событие. Образ «огненных столпов», несомненно, воз ник у Льва Диакона под впечатлением одного из апокалипсических видений Иоанна Богослова: «И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головою его была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные…» (Откр., 10: 1). По всей вероятности, посредством евангельской метафоры византийский историк описал полярное сияние — зрелище крайне редкое в этих широтах, но тем не менее известное здесь с глубокой древности. Из слов Льва Диакона можно заключить, что его взорам предстала та разновидность полярных сияний, которая «имеет вид неподвижных дуг (причем одновременно могут быть видимы несколько таких дуг, расположенных параллельно). Цвет этих сияний чаще всего бледно- зеленый и очень редко красный или лиловый, но как раз на юге Европы он именно красных тонов» (Богданова Н.М. О времени взятия Херсона князем Владимиром // Византийский временник. Т. 47. М., 1986. С. 43—44). Современным ученым, конечно, трудно смириться с тем, что Лев Диакон по какой-то странной забывчивости ни словом не обмолвился о времени, когда наблюдалось это небесное явление. После В.Р. Розена (см.: Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. С. 28—29) сделалось общепринятым отождествлять «огненные столпы» Льва Диакона с явлением «огненного столба» в Каире 7 апреля 989 г., о котором сообщает Яхья: «И случилось в Каире в ночь на субботу 27-го Зу-л-Хиджры 378 г. [7 апреля 989 г.] гром и молния и буря сильная, и не переставали они до полуночи. Потом покрылся мраком от них город, и была тьма, подобия которой не видывали, до утра. И вышло с неба подобие огненного столба и покраснели от него небо и земля весьма сильно. И сыпалось из воздуха премного пыли, похожей на уголь, которая захватывала дыхание, и продолжалось это до четвертого часа дня. И взошло солнце с измененным цветом и продолжало всходить с измененным цветом до вторника второго Мухаррема 379 г. [12 апреля 989 г.]». Однако О.М. Рапов обратил внимание, что с естественнонаучной точки зрения природа «столпов» Льва Диакона и Яхьи явно не одинакова, так как полярные сияния вызываются магнитной бурей и бывают видны только в ясные ночи. Природное же явление в Каире 7—12 апреля 989 г. больше похоже на мощное извержение вулкана (столб огня, вспышки пламени в небе, угольная пыль и пепел, застилающие свет, и т. д.). В небольшом отдалении от Каира как раз находится Сирийско-Аравийская группа вулканов (см.: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 227—228). Эти соображения, — на мой взгляд, совершенно справедливые, — не позволяют приурочить явление «огненных столпов» Льва Диакона к безупречно датированному сообщению Яхьи.
