Ознакомительная версия.
Нас остановили, и около часа мы стояли на лестнице. Обещанных автобусов не было.
Вскоре стало темнеть. Неожиданно нас стали загонять внутрь здания под предлогом того, что идет перестрелка. Нам это сразу не понравилось, мы почувствовали какой-то подвох, но обсуждать что-либо было уже поздно: меня отделили от общей массы защитников Дома Советов и депутатов и сказали, что Бабурина надо расстрелять. Это было сказано прямым текстом, как говорят, не выбирая выражений.
В этот момент обхождение уже перестало быть лояльным, мне досталось прикладами, и не только прикладами. Я был поставлен лицом к стене, стал решаться вопрос: где меня расстрелять – внутри помещения или вывести наружу: технический вопрос – кто будет, как и что?!
Меня спасло несколько обстоятельств. Во-первых, разборки со мной начались в присутствии большого количества людей, в том числе двух тележурналистов. Их, конечно, взашей вытолкали из здания, но один из них по рации успел передать, что, кажется, кого-то начинают бить.
В это время ко мне на помощь бросились мой помощник Алексей и депутат Исаков. И началось зверское избиение, сначала тех, кто бросился мне на помощь, а затем всех остальных.
Во-вторых, меня выручило то, что два наиболее ретивых карателя, которые жаждали привести в исполнение указание о моей ликвидации, отвлеклись на новую группу задержанных. Завели в помещение несколько человек. Один из них, по мнению омоновцев, был переодетым солдатом, второй, бородатый мужчина лет сорока, был одет в камуфляжную форму. Они начали избивать этих людей. Чудовищный удар прикладом нанесли по позвоночнику бородатому мужчине, и он без сознания сполз на пол. Но один из тех, кто стоял от меня с другой стороны, воспользовавшись этой ситуацией, дал тихо команду двум омоновцам вывести меня и присоединить к остальным. И пока энтузиасты расстрела избивали вновь задержанных, меня вывели из помещения и скомандовали идти в освещенный подъезд. Во дворе почти никого не было. Но чуть в стороне стояла группа работников ВС, человек пятнадцать. И они стали вдруг взволнованно кричать: «Сергей Николаевич, не ходите туда. Идите к нам». Их не остановило даже то, что один из моих конвоиров тут же дал очередь в их сторону из автомата. К счастью, поверх голов, хотя ведь это было во дворе жилого дома, и пули ушли в лучшем случае в стены, за которыми были люди. Я понял, что люди просто так кричать не станут и лучше в этот подъезд не ходить. На свой страх и риск я двинулся в сторону этой группы, но присоединиться к ней мне не дали. Провели через несколько домов, через улицу и привели в полевой штаб своей части.
Там история начала повторяться. Раздались крики: «А, Бабурина задержали! Сейчас мы с ним разберемся!».
Командир части, которому доложили о том, что меня привели, дал команду поместить меня в микроавтобус и охранять. Минут через 20 ко мне присоединили депутата из Рязани Любимова, изрядно побитого. И вскоре нас отправили на Петровку, 38. Там не знали, как с нами быть, потому что привезли двух членов Верховного Совета. Поступило указание поместить нас в камеру.
В камере со мной оказался председатель комиссии Цопов, бывший офицер КГБ и МБ, при Андропове он был одним из следователей по делу Трегубова и всей московской мафии… В соседней камере сидел Седых-Бондаренко, заместитель председателя Моссовета, генерал Комиссаров, прежний начальник ГУВД…
Через сутки нас выпустила городская прокуратура. Она выпустила нас за полтора часа до того, как к ним пришел приказ Бабурина не выпускать… Это был третий счастливый случай. И когда помощник прокурора города, представитель УВД, стали приносить мне официальные извинения за незаконное задержание, я смотрел на них, как на сумасшедших. «Вы понимаете, что произошел государственный переворот? Какое незаконное задержание? Вы понимаете, что у вас будут неприятности за то, что вы меня выпустили?» Но они ответили: «Сергей Николаевич, по действующим сегодня законам, оснований для вашего задержания нет.» Единственная бумага, на основании которой я сутки находился в камере, был рапорт работника Петровки, 38, что «4 числа во столько-то доставлен член ВС Бабурин». Все. Даже не написано, почему и за что доставлен. У отпустивших меня были очень крупные неприятности – Ельцин, узнав о моем освобождении, был в истерике. Через сутки я уже дал пресс-конференцию в международном пресс-центре, распространил заявление съезда и сказал правду, ту правду, которая была мне известна о событиях 3–4 октября. Надо отдать должное: средства массовой информации и не только зарубежные, пропускали объективную информацию. Это помогло сохранить страну от большого террора. Маховик диктатуры был готов».
* * *
Свидетельствует депутат России Иван Шашвиашвили:
«В коридоре был какой-то ужас, хаос. Были набросаны аммуниция, пустые рожки, вещмешки. Откуда? Кто их набросал? У защитников «Белого дома» их не было. – Кому-то понадобилось имитировать обилие воинского снаряжения. Нас остановил военный: «Куда?» – «К Руцкому». – «Я полковник Гриценко, командир «Альфы». Иду с вами».
Мы увидели Руцкого в своем кабинете в окружении двадцати человек. Они нам обрадовались. Командир «Альфы» подошел к Руцкому и отдал честь: «Товарищ генерал, полковник Гриценко явился с заданием вывести вас из Дома Советов!» «Какие гарантии?» – спросил Руцкой. – «Я буду с вами!»
Минут 15 шли переговоры, где складировать оружие охраны. Решили здесь, у кабинета. Только начальник охраны сказал: «Я донесу оружие до самого выхода и сдам». Полковник разрешил и сказал Руцкому: «Я вас уважаю, ценю. Поэтому к вам и пришел».
Мы спустились в вестибюль и подошли к выходу. «Вы не в турецкое посольство нас увезете?» – спросил Руцкой. – «Нет, – ответил полковник, – но жизнь я вам гарантирую». Тут же был и Хасбулатов, а потом снаружи ввели Макашова.
В это время в вестибюль зашел Коржаков, руководитель охраны Ельцина, и кричит: «Руцкой, выходи!» Руцкой не отозвался. Коржаков исчез, и с улицы вошла в вестибюль телебригада из «Вестей». Стала рыскать, снимать. Полковник «Альфы» подошел к ним: «А ну, убирайтесь, мать вашу!» – и прогнал.
Потом к 1 подъезду на пандус подкатил автобус, в него увели Хасбулатова, Руцкого и Макашова. Нас остановили, не пустили следом. Я увидел, как Хасбулатов отдернул занавеску автобуса и помахал нам. Мы помахали в ответ.
Мы продолжали ждать автобусов, но они не появлялись. Полковник Гриценко спросил меня: «Правда, что Дом заминирован?» Я сказал: «Нет, я везде ходил свободно, мин здесь нет».
Вошел военный, из числа «победителей», и сказал: «Кто здесь военные? Кто хочет служить в спецназе? Выходите!» Я увидел, как несколько людей вышли, и их увели.
Наконец нас выпустили, автобусов, разумеется, не было, и мы спустились по лестнице к набережной. Мне показалось, что мы уже на свободе. Но когда сравнялись с углом большого жилого дома, выходящего на набережную, вдруг из подъезда выскочили двое с автоматами и закричали на нас: «Стоять! Стрелять будем! Заходи сюда!» И мы под автоматами зашли в этот первый подъезд. Нас пропустили сквозь этот подъезд на внутренний двор, а потом загнали во второй подъезд. У входа стояли милицейские с нарукавными эмблемами московского ОМОНа: «Приготовить всем удостоверения!» В подъезде я увидел жуткую картину. По одну сторону у стены стояли депутаты, и среди них Исаков, Саенко, а по другую, голые по пояс, избитые люди, и их продолжали избивать. Люди кричали, стонали. Ко мне подскочил омоновец: «Я тебя знаю! Нагляделся на тебя на съезде! Сейчас тебя в расход пускать будем! Возьмите его!».
У меня отобрали все документы: паспорт, депутатское удостоверение, водительские права. «Хоть права оставьте» – «Там, куда мы тебя отправим, права не понадобятся! На небе без прав ездят!» Сзади ко мне подошли и ударили в поясницу автоматом, страшный удар, от которого я полетел вниз по ступенькам, упал и больше не мог разогнуться.
Увидел у стены охрану Руцкого, голые по пояс, избитые, напряженные. Увидел парня, из тех, кто откликнулся на призыв идти в спецназ. Он мне крикнул: «Выберешься, позвони жене!»
Ко мне подошли двое омоновцев, взяли за руки, потащили: «Эй, примите этого!» – и кинули дальше, к другим. И меня опять стали бить, лежачего. «Что не танцуешь?» – и били. Кто-то, помню, с песенкой ко мне подошел и стал бить ногами. Меня выволокли на улицу. Там я глотнул холодного воздуха и разогнулся, встал. Я думал, что меня сейчас расстреляют. «Дайте я встану к стене!» – сказал я мучителям. Встал, прислонился и отключился. Может быть, потерял сознание или наступила прострация.
Очнулся в подъезде, сижу на ступеньках. Думаю: если пойду по улице, то убьют.
Надо проситься в квартиру…»
* * *
Свидетельствует депутат СССР Сажи Умалатова:
«Ельцин все равно бы расстрелял Дом Советов, был бы захват мэрии и Останкино или не был, танки Ельцина все равно бы пришли. Когда я выходила через 20-й подъезд, я вдруг увидела людей, которые представились людьми из Останкино. Они говорили представителю Руцкого: «Приезжайте к нам в Останкино! Захватите нас! Мы не окажем сопротивления! Мы сразу же перейдем на вашу сторону!» Наверное, после этого, выслушав их, Руцкой призвал на штурм Останкина.
Ознакомительная версия.
