которой начиная с 1867 г. являлось триумфом технологий и ответственного подхода. И тем не менее фундамент в основание современного государства был заложен в период с 1760 по 1840 г. Торговля пушниной, связавшая долину реки Св. Лаврентия с Западом континента, формировала процесс заселения и открыла возможность создания нации
a mari usque ad mare. По мере расширения ареала поселений сложились и основные структуры и типы в сельской жизни. Проведенные в этот период землеустроительные работы и появившиеся города изменили ландшафт. На дорогах, проложенных до 1840 г., появились новые виды транспорта. Мировоззрение последующих поколений канадцев сформировали взгляды и ценности, выкованные в процессе колонизации.
В середине XIX в. Британская Северная Америка была менее радикальной, чем США, и не столь консервативной, как Британия. Жители Верхней Канады в большей степени следуют лозунгу «Вперед!» [248], чем их английские кузены. Обитатели Новой Шотландии, по заверениям коробейника-янки Сэма Слика, «вечно ленивы»; пока мы «идем вперед», они «тащатся в обратную сторону». Колонисты были более эгалитарными и, как уверяли некоторые, более жадными, чем английские мужчины и женщины, хотя своими манерами и мыслями отличались от янки. Они были менее экспансивными и выражали больше почтения к властям по сравнению с соседями. Одна англичанка, прибывшая в середине XIX в. в Торонто из США, точно, хотя, возможно, и совершенно случайно, подытожила смещение большей части представлений современников, заметив, что горожане там «не носятся “ второпях ” по улицам», как это делается южнее (в США. — Ред.), и что «там не видно и слоняющихся без дела».
Эти представления в значительной мере сложились под влиянием условий развития Британской Северной Америки. В целом англоязычные колонисты были народом-мигрантом. Согнанные с обжитых мест индустриализацией, перенаселенностью или по идеологическим убеждениям, преследованиями, они оказались в окружающем пространстве, где все находилось в движении. Миграция и смешение обесценивали традицию. Привязанность к месту ослабела в связи с переездами. Сообщества всякий раз приходилось организовывать заново. До 1840 г. земли в колониях было вдоволь, стоила она недорого и была доступна. Поэтому складывавшиеся здесь общины были очень не похожи на те, которые существовали в густонаселенной, малоземельной Европе. В Новом Свете было мало очень богатых и очень бедных людей; первых — поскольку земля per se [249] не давала одним возможности разбогатеть, а вторых — потому что доступ к земле позволял большинству семей получить определенный уровень безопасности и хотя бы минимальные средства к существованию. Это относилось ко всем колониям, в том числе и к Нижней Канаде периода до 1840 г., и поэтому мечты лоялистов о создании земельной аристократии здесь быстро улетучились.
Экономические и социальные различия, разумеется, существовали. Некоторые иммигранты прибыли в колонии с капиталом, тогда как другие имели мало денег или вовсе не имели. Местные земельные рынки были подвержены инфляции в связи с ростом населения и с земельными спекуляциями. Когда цена на землю росла, имевшие ее колонисты оказывались в выигрыше, а тем, у кого земли не было, вообще становилось труднее ее получить. Однако по меньшей мере до 1840 г. переселенцам, желавшим приобрести землю, можно было совершить еще один переезд — в поселение по соседству, где она еще была относительно дешевой. А тем франкоканадцам, которых не привлекали земли на отрогах Канадского щита, не слишком далекими казались рабочие места на текстильных фабриках Новой Англии. В колониях, как и в США, резервы доступной земли оказывали на общество уравнительное воздействие и приводили всякого «простолюдина» в Британской Северной Америке к утешительной мысли о том, что во многих отношениях он на самом деле «ничуть не хуже своего хозяина».
Тем не менее вера в индивидуалистический, эгалитарный образ жизни никогда не была столь вездесущей в Британской Северной Америке, как у ее южного соседа. Во все более замыкавшемся в себе франкоканадском обществе с его семейными связями, приходами, сплоченными поселениями, находящимися в долинах, усиливалось чувство общности. Здесь признавали обязательства перед священником и сеньором и выражали им почтение. Люди все еще помнили о своих корнях и были крепко привязаны к традиционным институтам. Все это воспитывало чувство этнической и региональной обособленности, которое привязывало каждого франкоканадца к организованному сообществу. В других колониях время от времени возникавшие либеральные тенденции восставали против врожденного консерватизма провинциальных политиков и устремлений колониальных элит, очень преданных британским традициям. Краеугольным камнем англоязычного консерватизма в Британской Северной Америке была лояльность, а это понятие здесь включало в себя не только преданность британской Короне, но и одобрение государственной Церкви, британских свобод и английского империализма. Все это, как надеялись колонисты в середине XIX в., должно было привести к тому, что их манеры, политика и общественное устройство станут не просто «отличаться от американских, но и значительно их превзойдут». К тому же суровый климат, кислые почвы и ограниченное количество пригодной для проживания земли в Канаде мешали местным жителям воспринимать территорию своего обитания как бескрайнюю империю, населенную добродетельными йоменами. Такая «поэтическая идея», говоря словами Алексиса де Токвиля, едва ли могла захватить воображение канадцев в той мере, в какой она господствовала в сознании американцев. Вместе взятые прочные связи с Британией и реалии северной жизни умерили дерзкий, агрессивный индивидуализм, ассоциировавшийся с американским фронтиром.
И все же опыт заселения Британской Северной Америки пробуждал у многих колонистов осознание важности и возможностей прогресса. Прагматическим императивом было вытеснение девственной природы, чтобы создать фермы. Это было жизненно необходимо. Лес являлся препятствием. В течение короткого периода времени, может быть, он оказался безжалостным, однако проходили годы, и лес отступал под лезвиями топоров поселенцев. И те, кто принимал участие в этой титанической битве, редко оценивали ее результаты иначе, чем успех. Довольно показательно, что нераспределенные земли домена Короны обычно называли «пустошами». Земля была отвоевана колонизацией. Ее ресурсы, прежде всего древесина, предназначались для того, чтобы ими воспользоваться. Когда были выработаны правила контроля расхищений, это делалось не для того, чтобы сохранить лес, но чтобы навести порядок в эксплуатации и направить доход от лесного промысла в казну.
Экологические взаимосвязи осознавались смутно, хотя к 1840 г. уже появились признаки того, что, стремясь обрести господство над окружающей средой, поселенцы нанесли природе вред. Во многих тауншипах почти все деревья оказались вырубленными. Последствия были суровыми. Лишившуюся защиты в виде листвы и мощной корневой системы землю иссушало солнце, и по ней барабанила дожди. Вода утекала с поверхности, вместо того чтобы впитываться в землю. Плодородный верхний слой почвы смывался, часто заиливая ручьи и реки. Уровень залегания грунтовых вод понижался, отчего посевы увядали на корню, а колодцы высыхали. Уровень воды в ручьях и реках стал непредсказуемым, достигая даже опасных значений, особенно во
