уже для Григория Турского, при всем его почтении, это было неприемлемо. Одному из его героев, агдскому епископу Льву, местный граф, в ответ на требование вернуть церкви ее имение, пригрозил посадить его на осла и возить на посмешище вокруг города [2078].
Отныне езда на осле становится одним из символов и средств крайнего самоуничижения, соблазнительным для тех, кто стремился как можно решительнее порвать с образом жизни знатного воина. Так поступал, например, постригшись в монахи, Гильом Желлонский — двоюродный брат Карла Великого, граф и один из богатейших людей в государстве, а до него его наставник Бенедикт Анианский, в миру — Витица, сын готского графа и сподвижник Карла Великого. Встав на путь аскезы, он совершил много религиозных подвигов: не брал в рот ничего, кроме хлеба и воды, почти не спал, никогда не мылся, ходил в рубище — и передвигался в поисках лучшей обители на осле [2079]. Как уже говорилось, этот осел был поначалу единственным имуществом основанного им монастыря, но очень скоро его монахи стали ездить на лошадях, в том числе сторожа пасущийся скот [2080]. И если рядовые иноки в дальнейшем время от времени путешествовали и на ослах, то для настоятеля благополучного монастыря, тем более для епископа, такое поведение было не вполне адекватным. Св. Изарн ездил только на могучем коне, никого другого к себе не подпускавшем, но под ним ведшим себя "как кроткий ослик" [2081], что, конечно, было почти чудом.
Что касается мелкого рогатого скота, то его массовое разведение было ограничено горными местностями [2082] и очень специфическими районами вроде болотистого Камарга или каменистой равнины Крау и чаще всего обусловлено практикой перегона скота на большие расстояния в горы. Преобладали, безусловно, овцы; козы чаще всего упоминаются рядом с ними и как бы на втором плане [2083], хотя источники говорят и об отдельных стадах [2084]. В составе повинностей козы встречаются опять-таки намного реже, чем овцы [2085].
В обычном крестьянском хозяйстве южнофранцузских низменностей и предгорий, по-видимому, насчитывалось всего по нескольку голов овец. Их отсутствие в составе оброка, нельзя, конечно, считать доказательством того, что в данном хозяйстве не было скота. Более существенным фактом следует признать редкость упоминаний особой повинности, связанной с выпасом скота, — pasquarium [2086]. Развитие скотоводства на равнине затрудняла и летняя жара. В районе Апта, как и много столетий спустя, в зной скот держали под плетеными навесами из ивовых прутьев [2087]; большие стада таким образом не убережешь. Есть и другие аргументы. Так, в округе Агда считалось вполне нормальным, что у крестьянина может не быть овец [2088]. Массовое разведение овец начинается не ранее XII в. и связано в первую очередь с ростом городов — не только центров сукноделия, но и более крупных, чем преимущественно земледельческая деревня, потребителей мяса. При этом есть основания полагать, что и в это время крестьянское хозяйство оставалось ориентированным, по большей части, на производство земледельческих продуктов, скотоводством же занимались крупные собственники нового типа, особенно цистерцианцы. Множится число грамот, оформляющих пожалования монастырям беспрепятственно пасти скот во владениях соответствующего сеньора [2089], появляются упоминания о сеньориальных платежах сеном [2090]. Забегая вперед, отмечу, что в предшествующие столетия домениальное хозяйство южнофранцузских сеньоров было развито довольно слабо (см. гл. 5).
В городских округах (может быть, и в сельских, о которых меньше данных) стада овец паслись и на скошенных полях, чинить им препятствия не дозволялось; исключения составляли, конечно, огражденные участки [2091]. Судя по текстам более позднего времени, конфликты из-за спорных лугов и потравленных по дороге посевов, хотя и были хроническими, решались в основном полюбовно. Дело, наверное, как в поддерживаемом перегонами торговом обмене между горами и равниной, так и в том, что благодаря пришлым стадам земледельцы получали дополнительное количество навоза, особо необходимого их полям ввиду бедности почв.
Говоря о перегонном скотоводстве, следует ясно различать два явления. В хозяйстве горцев скотоводство играло очень важную, зачастую даже главную роль, но своих овец и коз они перегоняли с альпийских лугов на укосные луга, убранные поля и пустоши близлежащих долин, где находились их дома, — и обратно. Перегоном скота на дальние расстояния занимались по большей части не они, а жители равнин [2092]. Так, когда в конце мая солнце начинало выжигать и без того объеденный овцами кустарник Камарга и Крау, арлезианские, марсельские, тарасконские пастухи отправлялись с ними, невзирая на границы, через весь Прованс в Альпы Бриансонэ, Дофинэ, Пьемонта и Савойи, а четыре месяца спустя по тем же дорогам (так что стадо нередко поручали вести старому ослу) возвращались домой. Сходным образом обстояли дела в приморском Лангедоке и Руссильоне, откуда скот гнали в Севенны, Монтань-Нуар, Корбьер и восточные Пиренеи [2093]. Стада овец, насчитывавшие иногда десятки тысяч голов, порой пересекали самые высокие горные хребты: так, из Тулузена их отгоняли не только в Гасконь, но и в Арагон [2094], тогда как Верхние Альпы принимали пушистых гостей из долины По [2095].
До недавнего времени считалось, что так было испокон веков. Некоторые специалисты даже полагали, что эта практика уходит корнями в неолитический период [2096]. Но в последние годы историки склоняются к тому, что она никак не старше XII–XIII вв., до этого же можно говорить лишь о локальных перегонах с альпийских лугов в предгорья. Действительно, более ранних сведений о перегоне скота на большие расстояния практически нет; первые внятные свидетельства мы находим в городских статутах XIII в. [2097], в материалах сеньориальных расследований и в грамотах этой эпохи [2098]. С другой стороны, нельзя не признать, что в дошедших до нас источниках история горных местностей получает сколь-нибудь надежное отражение именно с этого времени. На сегодняшний день этот вопрос лучше всего изучен на итальянском материале [2099]. Что касается Лангедока, Прованса и Каталонии, историки не столько располагают надежными доказательствами, сколько исходят из презумпции, что дело обстояло именно так [2100], — подобно тому, как до недавнего времени исходили из обратного. Поскольку специальных работ о скотоводстве в раннее средневековье до сих пор нет, возникает впечатление, что сторонники этой точки зрения преуспели в обосновании того, что в XIII в. и позднее перегон скота с равнины в горы и обратно — очевидный факт, тогда как характер скотоводства в предшествующие столетия остается неясным.
Вопрос этот нуждается
