при анализе которой можно говорить о сочетании интеллектуальной, эмоциональной и телесной стратегий. Речь, таким образом, пойдет о проигрываемой Чичиковым роли светского человека, «благородного человека» (то, что во французской культуре именовалось honnête homme), а также о нескольких смежных ей ролях.
Уже первые критики обратили внимание на некую несообразность знаменитой чичиковской брички целям приехавшего в губернский город Чичикова. Эта деталь стала для современников одним из поводов упрекать Гоголя в отступлении от бытовой достоверности:
Странно: как никто в городе, где гостил Чичиков, не заметил, что он разъезжал по гостям в бричке; а таким образом, в спесивом мнении губернской и уездной знати отнюдь не мог заслужить ни малейшего внимания, как бедняк, не имеющий ни дорожной коляски, ни порядочно одетого слуги, ни черного фрака [1128].
Но думается, что вовсе не случайно у Гоголя до поры до времени светское общество принимает Чичикова за своего: он мог приехать в какой угодно бричке, однако выказываемые им манеры сразу же маркировали его как человека «своего круга». Иными словами, тот самый протеизм Чичикова, о котором уже шла речь выше, умение Чичикова подстраиваться под собеседника, сделавшее в глазах многих его фигуру столь нехарактерной, можно рассматривать как навык светского общения, светского обхождения, кодекс которого был сформирован во Франции эпохи Старого режима, распространившись затем по всей Европе и сыграв немаловажную роль в России.
Позволим себе здесь напомнить, чтó понималось в дореволюционной Франции под понятием honnête homme («благородный», вариант: «порядочный», «честный» человек). Порядочный человек находил свое удовольствие в социальной жизни. В ней он практиковал искусство нравиться, которое, как уже было сказано, предполагало умение приспособиться ко всему, принося в жертву даже и свою индивидуальность. Вспомним в этой связи, что именно в этих терминах Чичиков и описан Гоголем:
Павел Иванович наш показал необыкновенно гибкую способность приспособиться ко всему [1129].
Сравним с описанием проживания Чичикова у Тентетникова:
В поступках же своих поступал еще более кстати. Вовремя являлся, вовремя уходил. Не затруднял хозяина запросами в часы неразговорчивости его. С удовольствием играл с ним в шахматы, с удовольствием молчал. <…> Словом, он не мешал хозяину никак [1130].
Считалось, что «порядочный» человек должен обладать качествами одновременно хорошего психолога и философа, дабы уметь управлять собой и управлять другими. Позже эти свойства назовут мимикрией, лицемерием, инструментализацией, но в свое время они входили в набор свойств именно порядочного человека. Вспомним в этой связи то впечатление, которое в самом начале поэмы Чичиков производит на губернское общество, умело завоевывая тем самым его доверие:
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, – он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о билиартной игре – и в билиартной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках – и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. – Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор, что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты, что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер, что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера, что он любезнейший и обходительнейший человек [1131].
Подчинение правилам приличия (все имеет свое время и свое место) – одно из важнейших требований кодекса светского человека. Обратим внимание, что слово «приличие» есть также одно из наиболее часто употребляемых и самим Чичиковым и Гоголем в его описании своего героя. Попав на «губернаторскую вечеринку», «приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет…» [1132].
Заподозрил что-то неладное Манилов, взглянул на Чичикова, но «глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке» [1133] Даже «средние лета» Чичикова оказываются «приличными» [1134].
Характерно, что то же приличие Чичиков сохраняет и во второй части поэмы:
Господин, необыкновенно приличной наружности, соскочил на крыльцо <…>. Читатель, может быть, уже догадался, что гость был не друго<й> кто, как наш почтенный, давно нами оставленный Павел Иванович Чичиков. Он немножко постарел, как видно не без бурь и тревог было для него это время. Казалось, как бы и самый фрак на нем немножко поустарел. И бричка, и кучер, и слуга, и лошади, и упряжь как бы поистерлись и поизносились. Казалось, как бы и самые финансы не были в завидном состоянии. Но выраженье лица, приличье, обхожденье остались те же. Даже как бы еще приятнее стал он в поступках и оборотах, еще ловче подвертывал под ножку ножку, когда садился в кресла… [1135]
Еще одна примета «порядочного человека», проливающая дополнительный свет на Чичикова: нравственные качества требуются ему лишь в той мере, в какой они способствуют светскому общению. Так и Чичиков в поэме свою не слишком честную игру ведет самыми что ни есть внешне приличными средствами, вполне отвечая латинской пословице Intus ut libet, foris ut moris est («Внутри как угодно, внешне в соответствии с моралью»), вошедшей в моду во Франции Старого режима [1136].
Наконец, можно вспомнить, что «лучшим козырем благородного человека» считались легкость, непринужденность, грациозность. Не отсюда ли – спросим себя – происходят антраша отнюдь не спортивного Чичикова, описание которых неоднократно появляется в тексте поэмы. Вспомним в главе восьмой первого тома поэмы сцену приготовления к балу у губернатора:
Самое довольное расположение сопровождало его во все время одевания: надевая подтяжки или повязывая галстук, он расшаркивался и кланялся с особенною ловкостию, и хотя никогда не танцевал, но сделал антраша. Это антраша произвело маленькое невинное следствие: задрожал комод, и упала со стола щетка [1137].
Так и в заключительной главе второго тома поэмы:
