только не отменяют закона замкнутой цельности произведения, но акцентируют его, делая своим единственным содержанием.
Успенский Б. А. К поэтике Хлебникова: проблемы композиции. – Сб. статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973.
Григар М. Кубизм и поэзия русского и чешского авангарда. – Structure of Texts and Semiotics of Culture. Ed. J. van der Eng & M. Grygar, The Hague-Paris, 1973, p. 59–101.
Интересное распределение повествования поэм Хлебникова между несколькими «голосами» предпринято в исследовании музыковеда Л. Гервер «Музыкально-поэтические открытия Велимира Хлебникова». – Советская музыка, 1987, № 9.
Ларин Б. А. Эстетика слова и язык писателя. Л., 1974. С. 88–92.
Формула А. Шенберга. Цит. по: Холопова В. Н., Холопов Ю. Н. Антон Веберн. Жизнь и творчество. М., 1984. С. 39.
Можно надеяться, что вне процесса сочинения поэт (Владимир Маяковский) не так уж «любит смотреть, как умирают дети» или шантажировать собеседника доносом: «А ваши кто родители? Чем вы занимались до семнадцатого года?».
Велимир Хлебников. Неизданные произведения. М., 1940. С. 265. В дальнейших ссылках – НП.
– Эй, смерть! Ты, право, сплутовала.
– Молчи! Ты глуп и молоденек.
Уж не тебе меня ловить.
Ведь мы играем не из денег,
А только б вечность проводить!
(А. С. Пушкин. ПСС, II, 307)
Можно, между прочим, отметить созвучие нечетных рифм пушкинской и хлебниковской строф (молоденек – денег: барвинок – инок) и сходство конструкций (ты глуп и молоденек – ты молчалива и надменна).
Имитации пушкинского стиля у Хлебникова вообще многочисленны, особенно Пушкина шутливых стихов, «болтовни» (что проницательно заметил в «Буре и натиске» О. Мандельштам). Присутствие высокой манеры Блока в стихах и поэмах Хлебникова, заметное на глаз, еще требует исследования. Соединение блоковских и пушкинских аллюзий можно, например, заметить в поэме «Поэт. Весенние святки».
См., напр., Бурцев А. Е. «Травник» – Полное собрание этнографических трудов. СПб., 1911. Т. Х.; Moszynski K. Kultura ludova Słowian. II. Warszawa, 1967. Z. I. S. 227.
Сумцов Н. Ф. О свадебных обрядах, преимущественно русских. Харьков, 1891. С. 184; Костомаров Н. И. Историческое значение южнорусского песенного творчества. – Собр. соч. Т. XIX/XXI. С. 525.
И еще ближе – теме «мадонны и художника» в «Девушке из Spoleto»:
Строен твой стан, как церковные свечи.
Взор твой – мечами пронзающий взор.
Дева! Не жду ослепительной встречи —
Дай, как монаху, взойти на костер.
Психологический сюжет этого стихотворения реконструирует американский славист Х. Баран: H. Baran. On Chlebnikov’s Love Lyrics: I. Analysis of «O cervi zemljanyje». – Russian Poetics, ed. D. Worth & Th. Eekman. Lysse. The Netherlands, 1981. Знакомство Хлебникова с западноевропейской магической символикой барвинка, как она дается в «Liber secretorum Alberti Magni de virtutibus herbarum», удивившее Х. Барана, объясняется тем, что в переводах и переработках «Liber secretorum» («Шестокрыл») был распространенной апокрифической книгой на Руси уже в XV веке и вместе с другими отреченными книгами публиковался со второй половины XIX века.
См. о нем в украинской этнографической литературе: Червяк К. Дослiдження похоронного обряду (похорон як весiлля). – Етн. вiсник, кн. 5. Киiв, 1927; и др.
Русалка в славянской мифологии может быть самым тесным образом связана со свадьбой: см. полесское поверье о том, что русалкой становится девушка, умершая до или в самый день свадьбы.
Выступление на праздновании 130-летнего юбилея Марины Цветаевой в Италии. Milano, Centro culturale. Май 2022 года.
Marina I. Cvetaeva. Poesie, a cura di Pietro A. Zveteremich. Feltrinelli, Milano 2014.
Выступление на «Первых Пастернаковских чтениях». Москва, 1990 год.
Но и я в Аркадии родился. Фр. Шиллер (нем.).
Доказательство тому – поэтическое призвание главного героя романа «Доктор Живаго». Можно заметить, что многие герои Пушкина прямо или косвенно связаны со стихотворством (среди вторых – Онегин, Гринев, Евгений из «Медного всадника»). Но было бы преувеличением говорить о том, что поэт для Пушкина – это человек par exсellence. Пушкин предлагает «профессиональное» решение темы – при том, что сама «профессия» Поэта, несомненно, сакральна для него.
«Поэт, положенный в ее (романтической легенды) основанье, немыслим без непоэтов, которые бы его оттеняли… В отличие от пассионалий, нуждавшихся в небе, чтобы быть услышанными, эта драма нуждается в зле посредственности, чтобы быть увиденной, как всегда нуждается в филистерстве романтизм, с утратой мещанства лишающийся половины своего содержанья». – Охранная грамота. – Пастернак Б. Воздушные пути. Проза ранних лет. М., 1983. С. 272–273.
Иначе в романе: сквозь весь сюжет проходит противопоставление даровитости и бездарности (выражение бездарности – предвзятость, активничанье, фразерство, пение с чужого голоса и любой другой вид вторичности; все это означает непричастность жизни; о том же, что Пастернак называет жизнью, требуется отдельное исследование). Даровитость и бездарность имеют при этом, конечно, не «профессиональное» значение. Отношение даровитости и бездарности – не противостояние: точнее всего их выражает ситуация покинутости дара (спящие ученики; одинокий герой, вокруг которого «все тонет в фарисействе»). Одиночество Поэта – одиночество голоса, которому не отвечает человеческий хор. При всей резкости разграничения дара и бездарности, личного и безликого, первозданного и выдуманного (в ранней лирике этот контраст принимает форму отчужденности «взрослого» мира, ср.: «У старших на это свои есть резоны» и подобное, о Боге: «Когда он лишь меньшой из взрослых И сверстник сердца моего») оно никогда не обобщается до сущности дуализма. «Даровитый» человек ни в малейшей мере не призван бороться с бездарностью. Он в общем-то – и при самом плохом исходе – не является ее жертвой: жизнь в мире Пастернака лишь на время может оказаться во власти
