привлекла Шекспира и как портретная характеристика Эссекса, и как дерзкий политический трактат. В общих чертах, Эссекс называл текущий политический кризис «священной войной», уподобляя себя Ветхозаветным героям. С другой стороны, зная королеву, он понимал, что подобные кампании рассматриваются с точки зрения их стоимости — успешное продолжение войны с Испанией оценивалось в 100 000 фунтов. За внушительную сумму в 250 000 фунтов Эссекс гарантировал, что «ни один вражеский флот никогда не войдет в моря Англии, Ирландии и Нидерландов, ибо будет разгромлен». В попытках убедить англичан откликнуться на призыв к войне, Эссекс ссылался, хотя и не впрямую, на Генриха V, самого прославленного из английских королей-завоевателей: «Смогла же наша нация в те давние доблестные времена, когда страна была намного беднее, чем сейчас, собрать войско, вести войну и добиться столь больших побед во Франции, что слава нашего оружия дошла даже до Святой Земли! Неужели наш век выродился настолько, что мы не сможем защитить Англию? Нет-нет, все-таки дух старинной добродетели еще отчасти жив в нас».
Эссекс сделал все, чтобы претворить в жизнь этот рыцарский завет. Он лично принимал участие в битве при Зютфене, где был смертельно ранен Филип Сидни. Приняв меч Сидни (а также впоследствии женившись на его вдове), три года спустя он возглавил английское войско в битве при Лиссабоне, где, вонзив острие своего клинка в городские ворота, готов был вызвать «на поединок во имя своей госпожи любого испанца, <…> лишь заикнувшегося о том, чтобы скрестить с ним оружие». В 1591-м, теперь уже на полях сражения во Франции, Эссекс бросил вызов коменданту Руана.
В последовавшей военной кампании на Азорских островах, желая стать первопроходцем, Эссекс, под обстрелом, без всякого прикрытия, спрыгнул с корабля в лодку, считая «ниже своего достоинства прятаться за гребца, перевозившего его на берег». Своей отвагой Эссекс заслужил похвалу многих поэтов, среди них — Джордж Чепмен, описавший Эссекса в посвящении к своему переводу «Илиады» как «самого настоящего Ахилла, появление которого Гомер предвосхитил своим тайным пророчеством». Но боевой напористый Эссекс был также опасным нарушителем спокойствия — он лично бросил вызов сэру Уолтеру Рэли, дрался на дуэли с Чарльзом Блаунтом и, в конце концов, потребовал удовлетворения от самого лорда-адмирала.
Ностальгия Эссекса по старинным временам английского рыцарства, выраженная в его «Апологии», созвучна похвалам Томаса Нэша в адрес эпох, оживших на страницах английских хроник, «в которых восстанавливаются доблестные деяния наших праотцов; мы воскрешаем их в памяти, ссылаясь на их прошлые заслуги». Для Нэша, как и для Эссекса, Генрих V олицетворял величие Англии: «…что за превосходная мысль показать на сцене Генриха V, сопровождающего пленного французского короля и принуждающего его и дофина присягнуть на верность». Пообещав написать пьесу про Генриха V, Шекспир точно знал, насколько эта история богата политическими перипетиями, тем более после того, как получила распространение «Апология» Эссекса.
Англичанину было достаточно посмотреть любой спектакль на континенте, чтобы понять: образ храброго короля в них — полная противоположность тому, какой предстает на сцене Елизавета. В июне 1598 года английский купец описал недавно разыгранную в Брюсселе пантомиму на горячо обсуждаемую тогда тему мира между Францией и Испанией. В разгар переговоров Генриха IV на сцене появляется льстивая вкрадчивая дама, чтобы подслушать французского короля перед тем, как «дернуть его за рукав». Эта дама — не кто иная, как королева Англии Елизавета; а брюссельская публика, рассерженно замечает английский купец, «шушукается и потешается над ней». Не только англичане использовали сцену для осмеяния современных политиков; на театр — за его политическую злободневность — возлагали надежды по обе стороны Ла-Манша.
Сентябрьская новость о том, что король Испании Филипп II умер медленной мучительной смертью, не смогла положить конец английским дебатам о предварительном мирном соглашении. К его преемнику, Филиппу III, сторонники войны питали еще большее недоверие. Насколько было известно Эссексу, в жилах юного принца течет «кровь, погорячее», чем у его отца. Даже несмотря на то, что незадолго до смерти Филипп II прощупывал почву в надежде на мир, он продолжал подсылать к Елизавете наемных убийц.
В эти трудные времена, когда Елизавета так нуждалась в услугах Эссекса, он, пребывая в дурном расположении духа, удалился от двора. Граф ненадолго вернулся в город на похороны Берли; видевшие его в тот день недоумевали: что же выражал его мрачный взгляд — подлинную скорбь или жалость к самому себе. В любом случае, Эссекс снова уединился в поместье в Уэнстеде, где, по слухам, «намеревался остаться надолго, понимая, что при дворе он будет неугоден». Раньше — в подобной ситуации — Эссекс бы, как Ахилл, просто самоустранился.
Именно так он и поступил после неутешительного приема во дворце — вслед за неудачной военной кампанией на Азорских островах в октябре 1597-го. Тогда Эссекс понял: в то время как он воевал заграницей, королева без всякой причины раздавала его противникам важные должности. Эссекс утешился, лишь когда королева произвела его в маршалы. Но даже сторонним наблюдателям стала ясна вся опасность этой игры.
Любовные отношения между королевой и Эссексом быстро себя исчерпали. Эссекс абсолютно не хотел соответствовать стереотипу бывших фаворитов Елизаветы — Хэттона и Лестера. Лестер, чуть было не ставший Елизавете мужем, ее ровесник — они понимали и уважали друг друга. Хэттон, также человек ее поколения, во всем с ней считался. Чего не скажешь об Эссексе. Из-за огромной — в тридцать лет — разницы в возрасте, Елизавета никак не могла определиться в своих чувствах — материнских и, вместе с тем, плотских. Что касается Эссекса, то временами он категорически не соглашался слепо служить королеве, возмущенный отказом внедрять в жизнь его политические идеи. Елизавету же все больше тяготили его дерзость и нежелание пленяться ее увядающими прелестями. К 1598 году королева дала графу знать, что тот «долго пользовался ее благосклонностью, и пришло время платить по счетам».
В июне этого года их ссора только усугубилась. Отношения накалились, как замечает Уильям Кемден, в связи с «вопросом о мире» с Испанией, начавшись с взаимного несогласия по поводу, на первый взгляд, незначительного, хотя давно назревшего вопроса — выбора кандидата на должность лорда-наместника Ирландии. Лорд Берг умер прошедшей осенью — с этих пор пост оставался незанятым. Однако при дворе отнеслись к этой проблеме не слишком серьезно. Имеющимся кандидатам казалось, что это провальный шаг в их карьере; поговаривали, что все без исключения — сэр Уолтер Рэли, Роберт Сидни и Кристофер Блаунт — отказались от столь сомнительного предложения.
Когда в конце концов Елизавета предложила отправить в Дублин дядю Эссекса, сэра Уильяма Ноллиса, Эссекс, боясь потерять проверенного союзника
