Похожие переживания испытывал и капельмейстер Крейслер. Он тяготился своей ролью при дворе, светским этикетом и окружающим его лицемерием. И утешением ему служило общество милой Юлии, чья душа, как и его, была открыта «небесным звукам».
И для кота Мурра пробил час любви: на одной из ночных прогулок по крыше он повстречал очаровательную кошечку по кличке Мисмис.
В романе Гофмана их первое свидание описано так (здесь и далее перевод с немецкого Д. Л. Каравкиной):
О, какое это было свидание! Какой восторг, какая невыразимая нега любви вздымала грудь мою! Мисмис — позднее я узнал от малютки ее имя — сидела в изящной позе на задних лапах и умывалась, по многу раз проводя лапкой по мордочке и ушкам. С какой неописуемой грацией она на моих глазах выполняла то, чего требовали опрятность и изящество, ей не нужны были презренные ухищрения туалета, чтобы оттенить или усилить дарованные ей природой чары. Я приблизился к ней более скромно, чем в первый раз, и уселся рядышком. Она не убежала, только испытующе посмотрела на меня и потупилась. «Прелестная, — сказал я тихо, — будь моей!» — «Отважный кот, — ответила она в смущенье, — скажи мне, кто ты? Откуда ты меня знаешь? Если ты так же чистосердечен и правдив, как я, то поклянись, что искренно любишь меня!» — «О! — вскричал я восторженно. — Клянусь ужасами Орка, священной луной, всеми прочими звездами и планетами, кои засияют нам нынешней ночью, ежели небо будет безоблачным, клянусь — я люблю тебя!» — «И я тебя тоже!» — шепнула малютка и в нежной стыдливости склонила ко мне головку.
Первое любовное свидание прервали и омрачили два гигантских кота, которые с сатанинским рычанием налетели на Мурра, безжалостно искусали его, исцарапали и в довершение всего столкнули в сточную канаву.
Считается, что главный герой романа имеет реальный прототип: у Гофмана какое-то время (летом 1818 года) жил кот по кличке Мурр, которому Гофман и посвятил свое произведение. Кот умер от болезни в возрасте четырех лет, когда автор заканчивал работу над романом. В послесловии романа (приписке издателя) сказано:
Заключая второй том, издатель принужден известить благосклонного читателя о весьма прискорбном событии. Разумного, высокопросвещенного, философического и поэтического кота Мурра посреди его блистательного жизненного поприща настигла неумолимая смерть. Он испустил дух со спокойствием и стойкостью истинного мудреца в ночь с двадцать девятого на тридцатое ноября, после недолгих, но тяжких страданий <…> Худо, что покойный не успел завершить изложение своих житейских воззрений и запискам его суждено так и остаться фрагментом.
Кот Мурр у Гофмана представлен созданием исключительным, отмеченным милостью богов. В романе Гофмана есть такие строки:
— Да простит меня Бог, — воскликнул Крейслер, — но я готов поверить, что этот маленький серый проказник одарен разумом и происходит из рода знаменитого Кота в сапогах!
— Я знаю одно, — отвечал маэстро Абрагам, — что кот Мурр — самое потешное существо на свете, настоящий полишинель; к тому же он вежлив и благовоспитан, непритязателен и неназойлив, не то что собаки, подчас докучающие нам своими неуклюжими ласками.
— Гляжу я на этого мудрого кота, — сказал Крейслер, — и с грустью думаю о том, сколь узок и несовершенен круг наших познаний… Кто скажет, кто определит границы умственных способностей животных? У человека на всё имеются готовые ярлыки, а между тем некоторые, вернее даже, все силы природы остаются для него загадкой; он чванится своей пустой школьной премудростью, не видя ничего дальше своего носа. Разве не наклеили мы ярлык «инстинкта» на весь духовный мир животных, проявляющийся подчас неожиданнейшим образом? Хотелось бы мне получить ответ на один-единственный вопрос: совместима ли с идеей инстинкта — слепого, непроизвольного импульса — способность видеть сны? А ведь собакам, например, снятся очень яркие сны, это известно каждому, кто наблюдал спящую охотничью собаку: она видит во сне всю картину охоты, ищет, обнюхивает, перебирает ногами как будто на бегу, задыхается, обливается потом… О котах, видящих сны, мне, правда, покуда не приходилось слышать.
— Коту Мурру, — прервал друга маэстро Абрагам, — не только снятся самые живые сны, я нередко наблюдаю, как он погружается в нежные грезы, в задумчивую созерцательность, в сомнамбулический бред, в странное состояние между сном и бдением, свойственное поэтическим натурам в минуты зарождения гениальных замыслов. С недавнего времени он, впадая в такое состояние, страшно стонет и охает, — невольно является мысль, что он либо влюблен, либо сочиняет трагедию.
Крейслер звонко расхохотался и позвал:
— Так иди же сюда, мой мудрый, благонравный, остроумный, поэтический кот Мурр, давай…
Премудрый кот Мурр, проживший всего четыре года и послуживший вдохновению своего хозяина, приобрел всемирную известность, но все же он не самый узнаваемый кот мировой литературы. Пальма первенства, как хронологически, так и по охвату аудитории, безусловно, принадлежит другому коту — Коту в сапогах Шарля Перро.
Тем не менее сам кот Мурр ценил себя весьма высоко. О себе он писал так:
С уверенностью и спокойствием, свойственными подлинному гению, передаю я миру свою биографию, чтобы все увидели, какими путями коты достигают величия, чтобы все узнали, каковы мои совершенства, полюбили, оценили меня, восхищались мною и даже благоговели предо мной.
Ежели кто и дерзнет подвергнуть сомнению высокие достоинства этой замечательной книги, то пусть не забывает, что ему придется иметь дело с умным котом, у коего есть в запасе острый язык и не менее острые когти.
К людям кот Мурр относился не слишком уважительно. В романе есть, например, такое его рассуждение:
Несколько трудней оказалось для меня подыскать рифму к моему имени Мурр, даже самого простого слова «хмурый» я, при всей своей восторженности, долго не мог придумать. Но то, что я все-таки эту рифму нашел, доказало мне преимущество нашей породы над человеческой, ибо слово «человек», сколь мне известно, не сообразуется ни с какой рифмой, по поводу чего некий остряк, сочинитель комедий, высказал суждение, что человек ни с чем не сообразное животное. Зато я — сообразное.
При этом он, конечно же, признавал, что кошачья натура слаба, и «самые благие, самые великолепные намерения разлетались в прах от сладкого запаха молочной каши, тонули в гостеприимной пучине подушки».
Мурр сам себя позиционировал так (причем по-французски): homme de lettres très renommé (писатель, достигший большой известности). Гений Гофмана дал читателю возможность разглядывать мир людей не только глазами кота Мурра, но и пуделя Понто, и капельмейстера Крейслера, а то и, наконец, глазами «издателя» этой своеобразной книги.
На самом деле, Гофман является воплощением всех этих лиц сразу, а его Мурр чаще, чем любой другой, обращается к Канту, чтобы, как пишет профессор Л. А. Калинников, посвятивший специальное исследование философским основам творчества немецкого писателя, «оценить собственное поведение на фоне поступков окружающих, что делает его куда большим приверженцем этого философа, нежели автор-повествователь и тем более автор-издатель. Два последних автора куда более сдержанны».
Роман Гофмана представляет собой два параллельно развивающихся и как бы случайно перебивающих друг друга текста.
Исследователи, обращающиеся к творчеству Гофмана, в полном согласии друг с другом пишут об автобиографических чертах образа капельмейстера Иоганнеса Крейслера в гофмановском литературном наследии, причем особенно ярко эта биографичность проявилась в романе «Житейские воззрения кота Мурра…» Однако, на что редко обращается внимание, биографическими по сути душевными качествами наделен и кот Мурр, пародирующий слабости Гофмана. В итоге биографичность романа получает двумерную глубину. ЛЕОНАРД АЛЕКСАНДРОВИЧ КАЛИННИКОВ российский философ
Этот роман Гофмана — самая настоящая самопародия, и в нем критики легко находят отражение жизненного пути самого писателя.
