139. Затем подумайте о дальнейших производствах, являющихся разветвлением бутылки, и о ее необходимой спутнице – чаше. Вот перед вами этюд чаши всех чаш, настоящего греческого κάνθαρος [66], находящегося всегда в руке Диониса, подобно тому, как Зевс держит всегда громовую стрелу. Научитесь только вполне правильно рисовать ее, и вам не понадобится много изучать все относящееся до абстрактных форм; исследование тех линий, которые ее граничат, приведет вас к всевозможным геометрическим фигурам, встречающимся в природе: к эллипсисам ее морских гаваней в перспективе; к параболам ее водопадов и фонтанов в профиль; к цепообразным кривым ее ниспадающих гирлянд; к бесконечному разнообразию ускоренных или замедленных изгибов при различных обвалах гор. Но неужели вы думаете, что наука может измерить все эти вещи для вас? Книга, лежащая здесь на столе, есть один из четырех томов сочинения Уильяма Гамильтона о греческих вазах. Он каждую замечательную вазу измерил горизонтально и вертикально с такой поразительной точностью, которая побудит вас, я надеюсь, терпеливо отнестись ко мне при менее сложных, хотя и более мелочных измерениях, которые потребуются для предлагаемых мною образцов. Однако английское фаянсовое производство остается как раз на той ступени, на которой оно и прежде находилось, невзирая на всевозможные исследования. Не воображаете ли вы, что греческий мастер делал когда-нибудь вазу при помощи измерений? Он выделывал ее от руки на своем колесе, и она была великолепна; а венецианец, выдувавший стеклянные вещи, выгибал кристаллическую дугу кончиком своей трубочки; и Рейнольдс, и Тинторетто выгибали цветную дугу своими кистями безошибочно, как музыкант такт ноты, с тонкостью божественного закона, это вы, если пожелаете, можете проверить впоследствии.
140. Но если правда и красота искусства превосходят все доступное науке, то тем более недоступна и не подчинена ей изобретательность искусства. Все главное, что я имею сказать по этому вопросу, мне приходится отложить до следующей лекции; но сегодня я могу просто иллюстрировать отношение фантазии к науке на одной очень важной группе неорганических форм, а именно на драпировке.
141. Если вы набросите на палку драпировку из любого материала, ниспадающего изящными складками, то получите целый ряд извилистых складок из цепообразных кривых; и любая группа этих складок будет почти так же приятна для глаза, как и всякая другая; хотя если вы будете набрасывать эту материю на палку тысячу раз, то она каждый раз расположится по-иному и дважды не повторится одного и того же рисунка.
142. Но предположите, что вместо прямой палки вы возьмете прекрасную голую статую и набросите на нее полотно. Вы можете скрыть все ее формы; вы можете вполне скрыть одни части тела и раскрыть другие или под тонким покровом могут обнаруживаться намеки на скрытые контуры, но в девяносто девяти случаях из ста вы пожелаете, чтоб эта драпировка была снята; вы почувствуете, что складки в некотором роде не гармонируют, вредят, и охотно сорвете их прочь со статуи. Как бы материя ни была пассивна, как бы мягко она ни прилегала к частям тела, тем не менее складки будут всегда казаться чуждыми форм, словно ее смочил сильный ливень, и будут самым неудобным образом собираться в пустотах. Вам придется их разглаживать, расправлять в одном месте, собирать в другом и искусственно придавать ту форму, которую живая особа сразу придала бы своему платью, и только таким путем вы достигнете наконец того, что это станет приятно взору.
143. И при всем этом, сколько бы вы ни старались, вам не удастся сделать по вкусу, если только у вас есть действительно такой вкус, который стоит удовлетворить. Сколько бы вы ни прилаживали драпировку на спокойной фигуре, она и приблизительно не даст вам понятия о том, какой вид имеет драпировка, предварительно прилаженная к движениям той живой фигуры, которая в настоящую минуту находится в состоянии покоя. На действительно живой фигуре, грациозно одетой и отдыхающей от движения, вы увидите снова и снова такие расположения складок, которыми вы можете любоваться; но их нельзя скопировать, так как первое малейшее движение совершенно изменяет их. Если б у вас была готовая фотографическая пластинка и вы могли бы фотографировать, – я не знаю, делались ли такие пробы, девушек, как катящиеся волны, то вы получили бы нечто, действительно приятное; но если б вы сравнили таким образом полученные результаты даже с тонкой скульптурой, то увидели бы, что все-таки чего-то недостает; заглянув же глубже, заметили бы, что, в сущности, чувствуется недостаток во всем.
144. А между тем дальше этого большинство художников не могут и не стараются пойти. Они рисуют обнаженную фигуру вполне анатомически точно: придают модели требуемую позу; драпируют по своему вкусу и затем рисуют ее с натуры. Но весь такой труд абсолютно не имеет никакой цены, и в конце концов даже хуже того, так как ослепляет нас относительно качеств тонкого искусства.
В истинном рисунке, как на драпировке, так и на всем остальном, лежит один отпечаток. Тут нет ни одной лишней складки; и все, что имеется, только содействует верному выражению движения или характера. Вот фрагмент греческой скульптуры со множеством складок, вот – христианской скульптуры с небольшим количеством складок. И из тех многих вы не могли бы без существенного вреда убавить ни одной, и к этим немногим вы не могли бы прибавить ни одной. Это только и есть искусство, и никакая наука не поможет нам достигнуть этого, так как это дело поэтического инстинкта и инстинкта строения.
145. Тем не менее ваша работа, насколько бы она ни была выше науки, должна соответствовать всем ее требованиям. Первый вопрос, который вы должны себе задать, состоит в том, является ли ваше произведение научно правильным? Это, конечно, еще ничего не значит, но все же существенно. В современных подражаниях готическим произведениям художники считают за нечто религиозное искажать истину и думают, что небо будет благосклонно только к тем святым, у которых епитрахили или нижние юбки торчат или ниспадают под самыми невероятными углами.
Всю эту нелепость я постараюсь скоро совсем выбить у вас из головы, дав вам возможность делать вполне точные этюды с действительных драпировок, так что сразу вы в состоянии будете определить, насколько складки на рисунке естественны и правдивы по форме или насколько они искусственны и нелепы.
146. Но эта наука о драпировке в лучшем случае только предохранит вас при первых ваших попытках в ее искусстве. И когда вы овладеете элементами такой науки, самой отвратительной из всех работ будет та, в которой драпировки будут вполне правильны, – но, кроме них, ничего не будет. При современном состоянии наших школ одною из главных заслуг, против которой мне придется предостеречь вас, является подражание тому, чем восхищаются модистки; мало того, во многих произведениях лучшего искусства мне придется показать вам, что драпировки до известной степени преднамеренно сделаны неверно из опасения, что вы не станете на них глядеть. И вы, при всех сложных желаниях и опасностях, твердо держитесь постоянного и простого закона, который я всегда утверждал, а именно: что лучшее произведение должно быть правильно в начале и восхитительно в конце.
147. В заключение заметьте, что то, что верно относительно этих простых форм драпировки, верно и по отношению ко всякого рода другим неорганическим формам. И они под рукой художника и при помощи его фантазии должны стать органическими. Как на одежде не должно быть ни лишней, ни недостающей складки, так и в благородном пейзаже у горы не должно быть ни единой лишней складки, и ни одной не должно недоставать ей. Как никогда от реальной, льняной одежды, при самом тщательном и верном копировании ее, вы не получите драпировки благородной статуи, так и от действительных гор, как бы правдиво вы ни копировали их, вы не получите благородного пейзажа. Нечто более прекрасное, чем те фотографии долины Шамони, которые красуются теперь в витринах ваших продавцов эстампов, трудно себе и представить. Для географических и геологических целей они имеют некоторое значение, для художественных целей они стоят меньше нуля. Вы можете многому научиться от них, но еще большему разучиться. Но на картине Тёрнера «Долина Шамони» в изображении горы нет ни единой лишней складки, и наоборот, ни единой складки, которой бы недоставало. В действительности таких гор в Шамони нет; это души вечных гор, каковы они были и будут вечно.
