длительных беседах с Николаем Чуковским в конце 1940-х – начале 1950-х годов. Позитивный оттенок, свойственный термину «монизм» в советском контексте, наверняка был не лишним для Заболоцкого, с его политически сомнительным прошлым. «Отец русского марксизма», Георгий Плеханов использовал термин «монистический» в названии одного из своих наиболее влиятельных произведений «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Другой советский «отец», «отец советского ракетостроения», Константин Циолковский опубликовал брошюру под названием «Монизм Вселенной», которую Заболоцкий получил в начале 1930-х годов от самого автора и которую прочитал «с особым вниманием и интересом» [Степанов 1965: 18]. К тому же большевистский мыслитель-утопист Александр Богданов написал в начале века ряд статей под названием «Эмпириомонизм», с которыми Заболоцкий мог бы быть знаком [259].
Однако мы не считаем, что монизм Заболоцкого был не более чем политически целесообразным камуфляжем с целью защиты от нападок. Предположить это означало бы отрицать метафизический поиск, свойственный его творчеству с самого начала. В конце концов, разве не Декларация ОБЭРИУ в 1928 году побуждала читателей искать откровения высшей духовной истины через познание конкретных предметов, то есть через «монистическую» связь духовного и материального? И в 1929 году в «Столбцах» Заболоцкий начал воплощать этот поиск в поэтическую форму.
Поясняя употребление Заболоцким термина «монизм», Николай Чуковский рассказывает, что они с поэтом «по русскому обыкновению, часто “философствовали”», нередко за полночь, за бутылкой (или не одной) «Телиани». На этих посиделках Заболоцкий «неизменно объявлял себя “материалистом” и “монистом”».
Под «монизмом» разумел он понятие, противоположное «дуализму», и отзывался о «дуализме» с презрением. «Дуализмом» он называл всякое противопоставление духовной жизни – материальной, всякое непонимание их тождества, полной слитности. Поэтому, говоря о бессмертии, он вовсе не имел в виду существования души вне тела. Он утверждал, что все духовные и телесные свойства человека бессмертны, потому что в природе ничего не исчезает, а только меняет форму [Чуковский 1977: 230] [260].
В итоге Чуковский не согласился с поэтом и написал шуточное стихотворение о тяге Заболоцкого к бессмертию, породившее некоторое охлаждение между двумя «философами» [Заболоцкий Н. Н. 1991: 230–231, 309]. Но и само постоянство Заболоцкого в поиске свидетельствует о том, что вопросы политики, его личного характера и трезвости (или ее отсутствия) не должны помешать нам отнестись к метафизическому поиску поэта со всей серьезностью.
Где нам искать источники убеждений Заболоцкого? Список, безусловно, длинный и включает некоторых возможных авторов, упомянутых выше. Если мы выберем марксистское направление, подобно множеству критиков, которые пытались заставить Заболоцкого выглядеть приемлемо в советском контексте, мы берем Энгельса, а затем, возможно, опять Циолковского, Вернадского и некоторые аспекты мысли Федорова. Похоже, довольно обширному кругу революционных мыслителей были свойственны размышления о бессмертии марксистского толка [261]. Оставив в стороне классику марксизма, вроде «Манифеста Коммунистической партии» или «Происхождения семьи, частной собственности и государства», обратимся к фрагментарным и своеобразным размышлениям Энгельса о физике и биологии в работе «Диалектика природы», которую Заболоцкий неоднократно указывал как оказавшую большое влияние на его мысль [Чиковани 1977: 164; Турков 1965: 24; Турков 1966: 50] [262]. «Диалектика природы» была опубликована в Советском Союзе впервые в 1925 году, переиздана в 1929 году и, согласно ряду источников, вызвала большие разногласия в российских интеллектуальных и научных кругах [263]. Энгельс рассматривает понятие бессмертия под разными углами. В одном из разделов «Диалектики природы» он сперва, по-видимому, отрицает возможность любого вида бессмертия, но затем оставляет открытой дверь для чего-то, похожего на концепцию метаморфоз Заболоцкого, а затем и для того, что напоминает традиционные религиозные концепции души. «Уже и теперь не считают научной ту физиологию, которая не рассматривает смерти как существенного момента жизни, – начинает он. – Диалектическое понимание жизни именно к этому и сводится». Далее аргументация становится туманной:
Но кто раз понял это, для того навсегда потеряли свой смысл всякие разговоры о бессмертии души. Смерть есть либо разложение органического тела, ничего не оставляющего после себя, кроме химических составных частей, образовывавших его субстанцию, либо она оставляет за собой жизненный принцип, душу, который переживает все живые организмы… Таким образом здесь достаточно простого уяснения себе при помощи диалектики природы жизни и смерти, чтобы покончить с древним суеверием. Жить – значит умирать [Энгельс 1953: 238].
Видимо, поэт мог бы использовать рассуждения Энгельса о разложении органического тела на химические составные части и о существовании «жизненного принципа… который переживает все живые организмы», чтобы сформулировать или обосновать собственную целостную концепцию бессмертия, предполагающую трансформацию физического и духовного «я» в растения, деревья, камни и птиц, которыми населены его философские стихи.
В отрывке, который и более понятен, и потенциально более прямо связан с монизмом по версии Заболоцкого, Энгельс пишет об отношениях между человеком и природой:
[Чем точнее человек будет понимать законы природы]… тем в большей мере люди снова будут не только чувствовать, но и сознавать свое единство с природой и тем невозможней станет то бессмысленное и противоестественное представление о какой-то противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом [Энгельс 1953: 140].
Высказывания Энгельса об эволюции и постоянном изменении природы еще более усиливают связь между ним и Заболоцким.
Почти одновременно было констатировано, что протоплазма и клетка, признанные уже раньше последними форменными элементами всех организмов, живут самостоятельно в качестве низших органических форм. Благодаря этому была доведена до минимума пропасть между органической и неорганической природой и вместе с тем устранено одно из серьезнейших препятствий на пути к учению о происхождении организмов путем развития. Таким образом современное мировоззрение было готово в его основных чертах: все твердое было разложено, все неизменное улетучилось, все признававшееся вечным стало считаться преходящим, вся природа предстала находящейся в вечном потоке и круговороте [Энгельс 1953: 11].
Мысль этого отрывка приводит к понятию трансформации, характерному для «Метаморфоз» Заболоцкого и многих других его стихотворений, а также к концепции тесной связи между органической и неорганической материей, которая позволяет лику Сковороды проступить в камне и на основании которой лирический герой Заболоцкого уверяет, что начал жить, когда жизнь впервые зародилась в безжизненном кристалле.
Наконец, в более общих выражениях, размышления Энгельса, как и некоторых других, перекликаются у Заболоцкого с идеей человеческого прогресса, идеей активного управления материальным миром на благо человечества и с мыслью о том, что человек является связующим звеном, «в котором природа приходит к осознанию самой себя» [264]. Разделяя этот подход, Македонов утверждает, что в стихотворении «Завещание» обнаруживается «новое бессмертие… преемственность труда и творчества», бессмертия, которое затем упрощается
