и сводится к существованию «дальнего потомка», который «закончит то, что [поэт] не довершил» [Македонов 1968: 266] [265].
Концепция бессмертия Заболоцкого действительно связана с идеей творческого труда и с существованием «прямого потомка», но она сложнее, чем может показаться по описанию Македонова. Сложность, несомненно, отчасти была навеяна провидческой научной мыслью Константина Циолковского, с которым поэт переписывался в начале 30-х годов. Ученый заинтересовал поэта не трудами о космических путешествиях и ракетной технике, а своими идеями о бессмертии. Никита Заболоцкий предлагает «мировоззрение Циолковского – живопись Брейгеля – музыку Бетховена» в качестве ассоциаций, описывающих характер отца. Начала, представленные Циолковским, Брейгелем и Бетховеном, «были характерны для внутреннего облика отца, – пишет сын поэта, – раздумья о мироздании, о превращении материи, о месте человека и его разума в единой и столь сложной природе» [Заболоцкий Н. Н. 1977: 204]. Ираклий Андроников, соглашаясь с этим взглядом на Заболоцкого, отмечает, что, когда он работал с ним в Детском издательстве в начале 30-х годов, поэт говорил «о величии и совершенстве природы, о космосе, о Циолковском, с которым состоял в переписке» [Андроников 1977: 133].
Концепция бессмертия Циолковского опиралась на идею монизма, мало чем отличавшуюся от той, которую приписывали Заболоцкому. В связи с этим неудивительно, что и сам Циолковский проявлял интерес к «Диалектике природы» Энгельса, или что идеями Циолковского увлекался также и Хлебников [Степанов 1975: 257; Циолковская 1971: 200] [266]. В одном из своих трактатов Циолковский риторически вопрошает: «Какая же разница между живым и мертвым…? Разве другие атомы в них, разве другие между ними столкновения?» [267]
Он многократно отвечает на эти вопросы, примерно следующим образом:
Во вселенной, и живой и мертвой, мы видим только одно: движение сущности и физико-химические явления. Не может быть поэтому и качественной разницы между живым и мертвым. Все живо, но по-разному. Разница же только в количестве, в форме, в интенсивности. Слова живое и мертвое – условны [268].
В другом случае, подобно Энгельсу и Заболоцкому, он выдвигает родственную концепцию эволюции:
Прошедшее есть постепенный переход от неорганической материи к органической мертвой, от органической мертвой к органической живой, от живой простой к живой сложной, то есть от бактерий к человеку. Это достаточно исследовали биологи [269].
Опубликованных свидетельств о том, как и когда Заболоцкий впервые познакомился с мыслью Циолковского, не существует, но 7 января 1932 года он написал Циолковскому с просьбой предоставить копии некоторых его произведений, которые были изданы в виде серии брошюр. Одиннадцать дней спустя он написал ему снова, поблагодарив ученого за брошюры и задав ряд вопросов о концепции бессмертия Циолковского [Павлов 1964: 219–226; Заболоцкий 1972, 2: 235–239; Заболоцкий 1965: 329–335]. Ответ Циолковского, который до нас не дошел, скорее всего, выражал его веру в ограниченную физическую форму бессмертия, по сути, в «переработку» атомов. В другой своей работе он писал:
Союзы разрушаются (смерть), но снова возникают (рождение). Разрушение не уничтожает граждан [то есть атомы], но они продолжают вести жизнь, только более простую (примитивную), пока не вступят в новый союз, то есть не составят часть какого-нибудь животного: часть мозга, печени, мускула и т. д. (например, человека) [270].
Заболоцкого, вера которого в бессмертие была одновременно и более целостной, и более индивидуалистической, попросил в следующем письме к Циолковскому дополнительных разъяснений:
…Мне неясно, почему моя жизнь возникает после моей смерти. Если атомы, составляющие мое тело, разбредутся по вселенной, вступят в другие, более совершенные организации, то ведь данная-то ассоциация их уже больше не возобновится и, следовательно, я уже не возникну снова [Заболоцкий 1972, 2: 236].
Поэт завершает дискуссию тактичным предположением, что весь вопрос зависит от того, как человек воспринимает себя как физическое существо.
Вы, очевидно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов. Мы же, Ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда на себя как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело – знать, а другое – чувствовать. Консервативное чувство, воспитанное в нас веками, цепляется за наше знание и мешает ему двигаться вперед. А чувствование себя государством есть, очевидно, новое завоевание человеческого гения [Заболоцкий 1972, 2: 237].
Несмотря на это джентльменски выраженное несогласие, очевидно, что Заболоцкий глубоко заинтересовался идеями Циолковского, даже теми, которые были все же менее приемлемы для советской власти, чем общая неразрушимость материи. Возможно, скорее из-за своей склонности к романтизму, чем из-за научных интересов, Заболоцкий разделял веру Циолковского в способность природы чувствовать, – или в то, что можно было бы назвать существованием души в природе. «Я не только материалист, – пишет Циолковский в трактате «Монизм вселенной», – но и панпсихист, признающий чувствительность всей вселенной» [271]. В поэзии Заболоцкого эта вера сливается со стародавним литературным приемом персонификации природы, но в сочетании с другими чертами, родственными мысли Циолковского, прием становится философской позицией и приобретает новое значение.
Наконец, Циолковскому, как и Заболоцкому, были свойственны некоторые проблески религиозности. В трактате «Фатум, судьба, рок» Циолковский пишет:
Я видел и в своей жизни судьбу, руководство высших сил. С чисто материальным взглядом на вещи мешалось что-то таинственное, вера в какие-то непостижимые силы, связанные с Христом и Первопричиной.
Несмотря на то, что я был проникнут современными мне взглядами, чистым научным духом, во мне одновременно уживалось и смутно шевелилось еще что-то непонятное [272].
Если православные интеллектуальные построения, лежащие в основе Декларации ОБЭРИУ, и некоторые стихотворения Заболоцкого позволяют нам увидеть в мировоззрении поэта некую форму религиозности, то в творчестве Циолковского мало что дает основания для подобной точки зрения. Тем не менее можно подозревать, что не в последнюю очередь сочетание материализма и стремления понять «непостижимые силы» привлекло Заболоцкого к человеку, известному прежде всего своими разработками ракетной техники.
Циолковский умер в 1935 году, но для Заболоцкого на всю оставшуюся жизнь он остался большим интеллектуальным авторитетом, оказывавшим на него значительное влияние. В 1953 году, примерно через 20 лет после переписки, Заболоцкий написал стихотворение, в котором нашли выражение многие из идей Циолковского. Назвав стихотворение «Сон», автор неким образом снял с себя ответственность за его фантастическое содержание. Стихотворение основано на идеях Циолковского о космическом путешествии. Во время путешествия поэт встречает космического мальчика, похожего на туман, но все же «больше материального, чем духовного»: «И даже он, похожий на туман, / Был больше материален, чем духовен» [Заболоцкий 1972, 1: 269–270]. Образ мальчика иллюстрировал утверждение Циолковского, что
