литературную практику: «Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитал не писать вовсе. Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, т. е. нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем» [Чехов 1974–1983, 16: 271–272].
Чехов комментировал невежество Толстого в вопросах медицины и сексологии, проявившееся в «Крейцеровой сонате», в своих письмах к А. Н. Плещееву (от 15 февраля 1890 года [Чехов 1974–1983, 22: 18–19] и А. С. Суворину (от 8 сентября 1891 года [там же: 270–271]). Подобную оценку Чеховым Золя см. в [Finke 2005: 137]. В письме к Шавровой (от 28 февраля 1895 года [Чехов 1974–1983, 6: 29–31]) Чехов настаивал на том, что «чтобы решать вопросы, наприм<ер>, о вырождении, психозах и т. п., надо быть знакомым с ними научно», и далее критикует Шаврову за преувеличение в ее рассказе значения болезни как причины общей нервозности героя.
Чиж начал изучение литературы с психиатрической точки зрения трудом «Достоевский как психопатолог» (1885), за которым последовали аналогичные работы о Тургеневе и Пушкине. До прихода в Дерптский (ныне Тартуский) университет Чиж преподавал и практиковал в Санкт-Петербурге и был хорошо известен в русских литературных кругах: Чехов, например, упоминает имя психиатра в своем юмористическом рассказе «Экзамен» (1883), а Толстой кратко комментирует статью Чижа о безумии и нравственности в своей дневниковой записи от 4 марта 1891 года [Толстой 1928–1958, 52: 16]. См. обзор карьеры Чижа в [Сироткина 2009: 30–43]. Примечательно, что Чиж был современником Зигмунда Фрейда и познакомился с теми же достижениями западной психиатрии и психологии, что и будущий основатель психоанализа: Чиж путешествовал по Европе и посещал лекции Жана-Мартена Шарко в Париже в 1885 году, почти в то же время, что и Фрейд. Работа Чижа «Биологическое обоснование пессимизма», где он использует сексуальность в качестве меры боли и удовольствия в человеческой жизни, появляется в том же году, что и «Очерки об истерии» Брейера и Фрейда (1895).
Чиж признает, что невозможно измерить удовольствие и страдание в человеческой жизни математически, но считает, что биология может предложить решение этой проблемы: «Раз мы знаем, какие органические процессы соответствуютъ чувствованиямъ, мы можем измерять эти органические процессы и тем самым косвенно, посредственно измерять самые чувствования» (Чиж В. Ф. Биологическое обоснование пессимизма // Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 1. С. 47).
Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 2. С. 31.
«Поэты, как почти во всех вопросах, и тут опередили науку; они угадали истинный смысл, истинное значение любви, и наука может подтвердить сказанное поэзией и объяснить то, что было хотя известно поэтам, но оставалось непонятным. В любви жизнь одерживает самую большую победу, потому что половым актом увеличивается жизнь, органическая, живая материя…» [там же].
Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 3. С. 46. Удивительно, что Чиж, который в остальном, кажется, находится в курсе нравственных и эстетических взглядов Толстого, не учитывает тот факт, что более поздняя позиция писателя в отношении брака и семьи значительно отличалась от выраженной в эпилоге «Войны и мира».
Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 3. С. 51.
Там же.
Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 4. С. 3.
Там же. С. 4. Следует отметить, что обращение Чижа к науке в этом отрывке выглядит в значительной степени риторическим: по сути, он не приводит никакого научного опровержения любовной тоски, кроме довольно туманных ссылок на «научное наблюдение». Научный аргумент ему явно нужен для того, чтобы более авторитетно подорвать концепции любви как болезни и других «нравственных страданий», которые неприемлемы для него, скорее, по идеологическим и моральным соображениям.
Неврологический вестник. 1895. Т. 3. № 4. 1895. С. 8.
Там же.
См. занимательный и подробный анализ теорий и проектов конкретных модернистских писателей и философов в [Матич 2008].
Я благодарна Ирене Делик за то, что она обратила мое внимание на актуальность этой работы.
В качестве примера дуалистического подхода модернистов к любви см. анализ отношений Зинаиды Гиппиус и Николая Минского, изложенный в [Матич 2008].
О восприятии работ Фрейда в России и возникновении русской школы психоанализа см. в [Miller 1998: esp. chap. 2].
В то же самое время необходимо признать преемственность между позитивистами 1860-х годов и модернистами fin de siècle, несмотря на показное неприятие последними позитивистского подхода. О. Матич в своей книге «Эротическая утопия» [Матич 2008] говорит именно об этом, приводя в качестве примера эксперименты З. Н. Гиппиус с гендерными ролями по образцу героев Чернышевского и разнородность интеллектуальных и духовных традиций (позитивизм, православие и оккультизм), формировавших взгляды В. С. Соловьева.
О тропах вырождения и отравленной крови см. в [Матич 2008]. Анализ теорий вырождения и их актуальности для Чехова см. в [Finke 2005: chap. 3]. См. также фундаментальное исследование [Николози 2019].
Роман Евгения Замятина «Мы» (1920), в котором этот топос играет заметную роль, был опубликован на русском языке за границей в 1952 году, а в Советском Союзе – только в 1988-м.
Значимость эмоций в литературе раннего советского периода отстаивается обычно представителями «старого мира», как, например, Иваном Бабичевым в романе Юрия Олеши «Зависть» (1927).
