Ознакомительная версия.
Я вижу единственную аналогию: в нищей комнатке несчастная вдова воспитывает своих примерных детей, которые, не желая огорчать маму, сознательно приносят ей в жертву всю радость жизни, бледнеют, хиреют, гаснут в страхе перед ее осуждающим взглядом. «Ты меня огорчил» – но ведь это наказание – суровое наказание!
Другие – брюзжат, ворчат, отчитывают, толкнут в раздражении. «Ну просто беда с этими ребятами». Неустанная война, а ведь любят друг друга, взаимно прощают. То плохо, а это еще хуже. Система «грызни» с ребятами.
Так бывает в небольших интернатах, но при одном условии: устраняются все дети с нравственным изъяном и большинство самых буйных, менее дисциплинированных.
Дети живут под угрозой исключения, или мягче: устранения тех, кто не хочет слушаться. Это наказание – угроза – большое наказание. Изгнание из интерната, где доброта и задушевность, – это кара смертью. Если в наиредчайших случаях интернат исключает ребенка, то один этот пример действует устрашающе. Няня говорит: «Вон сведу в лес, волки тебя съедят». Интернат: «Не будешь слушаться, отдам тебя семье, переведу в интернат, где бьют и морят голодом».
Я говорю об этом, желая развеять иллюзии, что можно без наказаний руководить интернатом, ба – любым объединением людей.
Иначе в больших интернатах, имеющих свои традиции, систему, характер учреждения, где воспитатель только чиновник, зависящий от циркуляра, приказа сверху. Утверждать, что внушение здесь заменило наказание, – уже не иллюзия, а сознательная ложь.
– Ты разбил стекло – так уж получилось. Будь внимательней.
Но и второе стекло падает жертвой. И снова ему спокойно объяснит. И это помогает.
Не верю.
Следовательно: в крайнем случае ребенка лишат развлечения или сладкого десерта. А какие это у них развлечения, как часто, много ли их и что на третье получают дети? И что делается, если и это не помогает?
Я утверждаю со всей решительностью, что в интернатах продолжают существовать телесные наказания и то, другое, одинаково грубое, жестокое, преступное, уголовное, о котором я хочу сказать. Это второе наказание тем опаснее, что оно глубже запрятано в тайниках воспитательных методов.
Телесные наказания неудобны для персонала, уже слишком много о них говорили, писали, врачи осудили и скомпрометировали. Когда воспитатель (?) бьет, он должен скрывать то, что относительно трудно скрыть. Здесь нужно орудие наказания: какая-нибудь розга, плетка, ремень, линейка, дети их знают и могут показать. Битый ребенок кричит, вырывается, он ударит, пнет, укусит… Утруждать себя приходится. Остаются следы: полосы, синяки, шишки – много времени пройдет, пока они не исчезнут. Если ребенок заболеет, какой-нибудь чувствительный врач в больнице поднимет шум. Прицепится печать. Протокол, следователь, прокурор. Это малоправдоподобно, но возможно. Впрочем, телесные наказания малоэффективны. Дети быстро привыкают. Уже пять ударов – небольшое, слишком мягкое наказание, приходится увеличить число и повысить качество ударов. Усиливается опасность скандала.
И надзор в поисках чего-то более удобного и эффективного находит наказание, которое может с успехом заменить остальные.
– Не давать жрать, будут слушаться.
Вот как это выглядит – лишать ребенка сладкого.
Оставляя ребенка без завтрака или обеда, можно ничего не давать или только полпорции. Можно лишить обеда или завтрака на день, на неделю, на месяц. Утверждаю, что морить голодом детей в интернатах – очень распространенное преступление и требует коренного пересмотра. О нем надо говорить столько же, сколько о телесных наказаниях, и даже больше.
На избитом ребенке – следы пытки; ребенок может быть истощен от болезни или хилый от рождения, необязательно от голода. Поймать преступника с поличным трудно: признается в конце концов, что лишил «десерта», что исключительно недисциплинированного или капризного действительно раз, другой оставил без еды. Случается, даже самая нежная мать скажет в гневе: «Ну и не ешь, ничего другого не дам». Привлечь к ответственности невероятно трудно, а доказать – просто невозможно. Даже при самом невероятном стечении обстоятельств тюрьма не угрожает.
Не приходится налетать на ребенка. Можно сохранить спокойствие, достоинство и даже кротость. Не приходится кричать. Приговор шепотом более весом.
– Неделю не будешь получать ужина.
Это не вспышка гнева, когда наказание через час кончилось. День за днем все та же автоматически возобновляющаяся, все более мучительная пытка. Долгие часы унижения, зависимости, терзаний, бессилия. Атака на тело и на дух ребенка. Голодом можно ко всему принудить и все предотвратить.
Кто владеет подобным сокровищем, должен его старательно беречь. Тайна, имеющая такие неслыханные плюсы, не может быть популярной. Поэтому с ужасом говорят о наказании детей голодом, а так мало пишут о нем, и ничего не сделано, чтобы его предотвратить.
Предлагаю конкретный проект.
В каждом интернате должны быть весы. Детей надо взвешивать не каждый квартал или месяц, а еженедельно. Взвешивать должен обязательно врач или, во всяком случае, кто-то извне. Это оградит детей от уродливых, грешных, преступных наказаний, приведет к контролю кухню, которая под наблюдением весов должна будет хозяйничать честно.
Это дело, которым должны заняться Общество евгеники, Общество педиатрии и все гигиенические общества и общества опеки ребенка. Нельзя ждать сложа руки, воспитательная чахотка может стать повсеместной болезнью.
Много времени и энергии посвятили и продолжают посвящать врачи установлению сущности и источников заразы, путей, какими она распространяется, и условий, способствующих ее развитию, сопротивляемости (врожденной и приобретенной) и средствам, чтобы заразу потушить. Тиф, скарлатина, дифтерит – мы о них более или менее знаем и защищаемся с большим или меньшим успехом. Была ли изучена проблема заразы в педагогике? Я сразу напомню о ценной, но, увы, не нашедшей отклика работе Яна Владислава Давида «О моральной заразе»[32]. Важный вопрос!
Каждый воспитатель знает периоды, когда какой-нибудь вид проступков либо вдруг появляется, тогда как раньше его не было, либо возрастает до тревожных размеров – единичные случаи. Внезапный взрыв опозданий, прогулов, дерзостей, папирос, воровства. Один воспитатель старается первую «искорку» потушить в зародыше, потому что сегодня один, завтра уже десяток. Другой недооценивает это явление, пока не начнет досаждать, и тогда он одним ударом отсекает голову «гидре».
Следует пожелать, чтобы кто-нибудь взял на себя труд описать весь этот процесс: кто первый и когда, как и почему, откуда притащил заразу, кем были его и ее жертвы, как разрослась эпидемия, кто оказался особенно податлив, кто не податлив, кульминация заразы, медленное или внезапное угасание. Быть может, тогда удалось бы установить ее закономерности, а следовательно, и пути противодействия.
Взаимопонимание опытного и наивных, незнающих. Ненавязчивая профилактика – вместо вырывания зла с корнем, когда оно уже разрослось. Ибо каждый непродуманный метод действия, машинальные безотлагательные вмешательства обязательно будут грубы и несправедливы – добавлю, несправедливы по отношению к самым невинным. Сверх того, неправильно возлагают тяжесть ответственности на весь коллектив. Мир рушится, когда подведет тот, наилучший, тот, казалось бы, заслуживающий доверия; тем больше гнев и тяжелее обвинение.
Почему в течение многих недель ни одного разбитого стекла, а сегодня аж два; почему сейчас почти ежедневно кто-то проливает чернила? Почему массовое отлынивание от обязанностей? Конспирация, сговор, бунт?
Вдруг возрастает число драк. Почему? Может, будоражащие события, о которых я не знаю, может, выступление боксеров в цирке (да!), может, новая игра с еще неустановленными правилами – причина брожения? Итак, опрос (анамнез).
И оказывается, что кто-то один, первый – из ровесников или старших – притащил из другой школы, со двора, от кого-то извне – дяди, солдата в отпуске – шутку, называемую «сифоном». Название пошло от того, что нажимают на нос, как на рычажок у сифона. Это всегда больно, да и раздражает, и обидно как неуважение и вызов. Или кулаком по голове, или тычок в ухо – просто так, сзади, мимоходом, младшему, более слабому. Щелчки, подножки или – плевок в лицо, слюной сквозь зубы, чтобы выразить презрение. Или испытанный прием в борьбе – выламывать пальцы, душить за горло.
Кто? Почти все поднимают руку. Кто первый и откуда? Исследование, а не карательная экспедиция. И окажется, что тот или эти «привыкли» – и хотели бы отучиться, да уже не могут. Кто, сколько раз, кому? Иногда с трудом стараются вспомнить – самих себя наперегонки обвиняют даже те, кто только раз и давно, и даже только хотел, но не умел (потому что «охотничий азарт», совершенствование в меткости, ловкость играют роль в привыкании). Как общее явление выступают: нетерпеливое желание уничтожить заразу, воля к преодолению недомогания; дети ощущают эпидемию как докучливый налет, тяжесть, от которой хотелось бы избавиться. Помню эпидемию «игры на зубах» – выстукивания мелодии ногтями. Сперва казалось, что мода эта безвредна, а кончилась тиком. «Всюду все играют на зубах; мы выглядим как сумасшедшие». Беседа покончила с эпидемией.
Ознакомительная версия.
