На обратном пути я у ребят спрашивала, зачем взяли так много денег. Почти все мне ответили: к чему, мол, их беречь, дома денег достаточно. Тем детям, у которых оказалось только по 20 копеек, стало неловко перед сверстниками, и они выпрашивали у них взаймы, чтобы не отстать в расточительстве…»
Вот это страшно. Чем? Ответ – в письмах.
«Дети живут за счет родителей до 20 лет и дальше, привыкают всё тянуть с них. Удивляешься порой, с какой бездумностью дети требуют (не просят, а требуют): “Дай рубль, дай два!“ А то и все десять. И родители дают. Иногда работают по две-три смены, чтобы обеспечить детей модными вещами, карманными деньгами… А если родители отказали в деньгах своему дитяти, то оно садится и пишет в “Комсомольскую правду” слезное письмо, что его родители не любят, хоть из дому уходи…»
Да, дети у нас, к сожалению, поставлены в положение иждивенцев. Это не их вина. Попрекать их за это («Заработай сначала, а потом трать») – низость, но усугублять иждивенчество беззаботным, безудержным потреблением – нравственное преступление; таким способом можно не только вырастить из своих детей обузу для себя и для общества, но и – что в тысячу раз вреднее! – превратить захребетничество в норму жизни.
Есть и еще одна сторона в воспитании, связанная с деньгами. Мне она кажется одной из важнейших.
…Внук наколол бабушке дров, она ему – конфетку или монетку: «Купи себе пряничка». Соседка просит девочку за молоком сходить: «А сдачи не надо, сладенького чего-нибудь себе купи». Вижу однажды: парень лет пятнадцати перетащил старушке мешок через подземный переход. Она достает мелочь, сует ему. И он берет! Оказывается, чувство благодарности, желание помочь может быть соизмеримо с… двугривенным? А чувство уважения – со стоимостью коробки шоколадных конфет? Дружба «стоит» бутылки коньяка, а любовь – кооперативной квартиры?
Стоп: ведь всегда делались попытки купить всё, но всегда эти попытки кончались неудачей. Любовь, дружбу, уважение, благодарность – всё, чем счастлив человек, – можно получить только за любовь, дружбу, уважение, великодушие. За деньги их не купишь.
Вернемся все же к «прозе жизни».
Здесь остался один существенный вопрос: как быть, если денег катастрофически не хватает? Должны ли помогать молодым родители?
Обычно жалоба на нехватку средств у меня не вызывала доверия: часто это связано просто с неумением упорядочить траты, обуздать желания, использовать все купленные продукты по назначению – вовремя и без остатка. Да и вообще мне казалось: больше опасности представляют собой лишние деньги, особенно не заработанные тобой.
Но вот письмо из Перми от Нины К. заставило меня отойти от жесткой предвзятости.
Поженились мы рано и, как это часто бывает в таких случаях, без родительского согласия. С тех пор от родителей мужа – никакой помощи. Теперь я думаю: зачем нам это было нужно? Не лучше ли было подождать года три, как этого требовали его родители? Мы оба работаем. Окружающие нас люди удивляются, восторгаются: какие, мол, самостоятельные, сами себе хозяева. Мы тоже дружно киваем головой: «А как же, так оно и есть». И хоть бы кто-нибудь знал, чего нам это стоит. Муж учится, работает и никак не может расстаться со своей легкой атлетикой – значит, еще тренировки. Арифметика простая: все домашнее хозяйство, сын, мой институт, моя работа – забота моя. Нет, муж не лентяй, просто его физически не хватает, это же понятно. Мы не имеем отпусков – ни он, ни я. У нас нет такой возможности. Изредка мы вырываемся в кино, в театр (до безумия люблю театр), но это бывает как праздник и так редко, что больно и обидно вспоминать.
Мы бьемся как рыбы об лед, чтобы прокормить себя, нашего сына и как-то одеться (к сожалению, вещи не только выходят из моды, а еще и изнашиваются). Я стала бояться, что нас сломит такая жизнь. Уже не редкими стали ссоры, я чувствую, как оба мы заводимся по пустякам. И я боюсь: а вдруг это постоянное мелочное, неважное убьет нашу любовь?
И я боюсь. Это же ненормально: люди хотят, но пока не имеют возможности обеспечить семью самым необходимым. Да конечно же, здесь нужна, просто необходима помощь! Должны быть желание (необходимость) и возможность зарабатывать. Эти два условия совершенно необходимы для нормального существования семьи.
Есть желание, нет возможности – это изматывает физически и духовно, делает человека зависимым, униженным, озлобляет и может толкнуть на преступление. В этом случае обязательно надо помочь.
Другое дело, когда возможность работать есть, но нет желания и нужды. Это признак морального разложения. В этом случае материальная помощь порождает паразитизм, превращает человека в вымогателя и потребленца. Здесь подачки доброй родни – преступление.
Только вот определить, что есть что, оказывается, не так просто. Довериться? Да, конечно. Лучше, наверное, обмануться в ожидании, чем обмануть доверие. А вы как думаете?
Когда Василию Макаровичу Шукшину[2] пришлось туго материально, мать продала дом, чтобы помочь ему. Скажете: так то Шукшину… Но ведь есть тут и обратная связь: таким сын вырос, потому что у него была такая мать.
…Солнечный субботний день. Копошится народ вдоль дороги, кто с граблями, кто с лопатами – субботник. А я иду мимо. У меня рабочий день в библиотеке, и мне надо торопиться. И все же не удерживаюсь, останавливаюсь, смотрю.
Несколько мужчин грузят на машину мусор – разбирают свалку. Рядом с одним из них – мальчонка лет четырех, суетится, бегает, подает что-то отцу. На нем сапоги, старенькое пальтишко, рукавицы – настоящий «мужичок с ноготок», сразу видно: вышел человек работать. Отец похваливает его, и тот старается вовсю. Вдруг малыш присел на корточки и замер. «Папа, папа», – позвал он минутку спустя. Негромко позвал, видно, боясь кого-то спугнуть. Отец тотчас отозвался, подошел к нему и тоже присел на корточки. Минуты две-три они сосредоточенно наблюдали за чем-то, потихоньку переговариваясь. «Ну ладно, перенеси, только осторожно», – разрешил отец и вернулся к работе, а мальчик захлопотал с какими-то веревочками и бумагой, потом перенес что-то к забору, в безопасное место. «Жука спасает, – улыбнулся отец. – Лопатой, говорит, зашибут, он маленький, не видно его».
Мальчонка около жука не задержался, вернулся снова к работе, только изредка подбегал посмотреть, цел ли жук. Потом радостно сообщил: «Уполз, в травку уполз». «Хорошо, ты его больше не трогай», – опять сразу откликнулся отец. Они с сыном были словно настроены на определенную волну: продолжая работать вместе со всеми, видели и слышали друг друга постоянно.
«Вот у этого парня, – неожиданно подумалось мне, – никакого трудного возраста не будет, ни через 3 года, ни через 10 лет. Факт».
Я иду дальше в приподнятом настроении: мне нравится улица, дружная работа кругом, солнечный денек.
И вдруг слышу сзади истошный вопль: «Ма-а-ма!»
А навстречу мне уже грузно бежит молодая женщина с испуганными глазами. Я оборачиваюсь, хочу бежать туда же, но ноги сами останавливаются… Лежит на боку трехколесный велосипед, лежит на боку человек лет пяти от роду и, не делая попытки встать, требовательно орет: «Ма-а-ма!» Сразу видно, что он не ушибся, даже не испугался – просто недоволен, что «скорая помощь» замешкалась где-то и не поднимает его сразу. Мама подхватывает ревущего сына, мама правильно ставит велосипед, мама не без труда приподнимает «пострадавшего» и усаживает его на седло. Ногами, однако, он начинает двигать сам, но мама семенит рядом и, придерживая руль, виновато приговаривает: «Я тут, я тут, не волнуйся…»
А я подумала: «У этого чада трудный возраст уже наступил…»
При чем, ну при чем здесь вообще возраст?!
Сейчас много пишут о подростках, и ни одна книга или статья не обходится без слова «трудный»: трудный возраст, трудности в переходном периоде, трудно найти подход, и т. п., и т. д. Успели уже общими усилиями не только себе, но и самим ребятам внушить, что все эти трудности неизбежны и даже закономерны.
Моя тринадцатилетняя дочь, всегда раньше меня успевающая прочитать всевозможные статьи на педагогические темы, когда что-нибудь не по ней, морщит нос и нарочито обиженным тоном заявляет: «У меня трудный переходный возраст. Ко мне нужен особый подход, а ты…» Она, конечно, шутит, но все-таки и слегка надеется на поблажку: а вдруг? Но этого «вдруг» от меня не очень-то дождешься – я просто не верю в фатальную неизбежность трудностей этого «самого-самого» переломного возраста. В этом убеждает жизнь многих семей, знакомых мне, да и собственный опыт. По-моему, каждый возраст сложен и интересен, а трудные моменты бывают – независимо от возраста! – с первых дней жизни человека до последних.
И все же, все же – никуда не денешься – именно вокруг тринадцати – семнадцатилетних сейчас больше всего сосредоточено родительских тревог, огорчений, растерянности и обид: «Эгоисты, только о себе и думают. Всё им дай, дай, дай. Сами же помочь не догадаются», «Курят, даже девчонки! Дерзят на каждом шагу – никакой управы на них…», «Ничем не интересуются, книг не читают, даже телевизор не смотрят, им бы только болтаться где-то с приятелями до полуночи – время убивать…»
