Ознакомительная версия.
Как и в случае семьи A., так и в большинстве других случаев, в которых терапевт сталкивается с последствиями инцеста, злоупотребление алкоголем рассматривается как фактор, подталкивающий отца к инициированию сексуальных контактов со своими детьми. Г-жа Б. описывает отца как человека, страдавшего «затмениями». Вполне возможно, что отец г-жи Б. не помнил о своем сексуальном поведении из-за «затмений» и общего состояния алкоголизации, в котором он находился в то время. Но даже если это и так, то отец все же должен был отвечать за свое поведение. Утверждение, что вся семья является реципрокно функционирующей эмоциональной единицей, отнюдь не ставит под сомнение юридическую, моральную или этическую ответственность того или иного человека. Речь скорее идет о системе координат, позволяющих понять и разрешить эту сложнейшую проблему с эмоционально нейтральной позиции.
Ключевым фактором в данном терапевтическом случае, как и в любой работе с семейными системами, явилось умение терапевта контролировать собственные эмоциональные реакции, благодаря чему он смог занять эмоционально нейтральную позицию. Терапевт был способен занимать эту позицию не «притворяясь» и не позируя. Он смог избежать обвинений и не спровоцировать чувства стыда у г-жи Б., ее отца, матери, сестры и братьев. Терапевт стремился подходить к семье в целом как к эмоциональной единице, члены которой не были ни демонами, ни ангелами. Скорее, семья Б. рассматривалась терапевтом как система, боровшаяся с болезненными проблемами отношений всеми доступными для нее способами, которые помогали ей с ними справляться.
Вначале терапевт работал над созданием условий, при которых г-жа Б. была способна рассуждать более здраво, т. е. с меньшими эмоциональными искажениями, и могла менее бурно реагировать на свои проблемы и не относиться к себе как к беспомощной жертве. В результате ее тревога начала уменьшаться. Она стала обсуждать свои эмоциональные симптомы и в большей степени их контролировать. Затем она смогла обсуждать проблемы, возникшие в супружеских отношениях со своим мужем, в том числе его пьянство. Когда супружеские отношения были более или менее стабилизированы, г-жа Б., тревога которой снизилась, смогла «посмотреть» на инцест и свои отношения с отцом. Сновидения явились той формой, в которой г-жа Б. начала говорить о «немыслимом» и «невообразимом» инцесте со своим отцом. Сны не интерпретировались психоаналитически или с использованием каких-либо других теоретических концепций. Скорее, они являлись «окном», через которое г-жа Б. была способна видеть свои переживания, связанные с инцестом.
Терапевт не пытался помочь членам семьи «восстановить» воспоминания. Скорее именно стремление г-жи Б. прояснить свою безотчетную тревогу и непонятные эмоции позволило ей «увидеть» во сне лицо своего отца и идентифицировать отца как человека, вступавшего с ней в сексуальную связь. Сны возникали в ответ на изменения, происходившие с г-жой Б., которая переходила от ситуативного управления своими симптомами тревоги к большей гибкости и менее выраженным отношениям слияния в браке. В дальнейшем она оказалась готова начать проработку ситуации родительского треугольника, в частности, проработку эмоционально заряженных отношений с отцом, отстраненности ее матери и инцестуозной связи.
Когда г-жа Б. была достаточно спокойна, чтобы обсуждать проблему инцеста и не так бурно на нее реагировать, встречи с ней, на которых присутствовали ее брат и сестра, проходили без эксцессов. На этих сеансах ее брат и сестра смогли подтвердить факт инцеста, преодолеть страх позора и чрезмерных семейных защит. Они смогли подтвердить болезненную реальность существования в прошлом инцестуозных контактов, но без взаимных упреков и обвинений или постановки вопроса о необходимости распада семьи.
На этой стадии терапии г-жа Б. была готова непосредственно обсуждать проблему инцеста, а не критиковать своего отца. Это была не попытка достичь катарсиса, а скорее попытка быть более правдивой с самой собой и в отношениях со своей семьей. Она была настойчива в своем стремлении к правдивым и открытым отношениям, несмотря на то, что сначала отец отрицал, что он вступил в сексуальные отношения с ней и ее братом. Поскольку г-жа Б. смогла воздержаться от нападок на отца и не проявлять чрезмерную эмоциональность, ее позиция помогла отцу признаться в инцесте.
Сессия с г-жой Б. и ее отцом не стала драматическим событием; если говорить об эмоциональности, то не было ничего особенного. Это явилось плодом более чем двухлетних настойчивых усилий, предпринятых г-жой Б. для того, чтобы лучше узнать себя, снизить свою тревогу, более объективно воспринять свою семью и дифференцироваться в рамках как ядерной, так и родительской семьи. Эти усилия привели к уменьшению слияния с членами своей семьи без эмоционального отстранения от них. Напротив, как было отмечено г-жой Б., после непосредственного разговора с отцом об инцесте эмоциональный тупик был устранен. Постепенно она начала испытывать более позитивные чувства к отцу и более комфортно чувствовать себя, общаясь с ним. Г-жа Б. заставила отца взять на себя ответственность за свое сексуальное поведение, но не отвергала его в роли отца. Хотя г-жа Б. возлагала на отца ответственность за то, что он с нею сделал, она смогла также признать, что он заботился о ней, а она – о нем.
Berelson B., Steiner G.A. (1964). Human Behavior: An Inventory of Scientific Findings. New York: Harcourt, Brace, and World.
Bowen M. (1978). Family Therapy in Clinical Practice. Northvale, NJ: Jason Aronson.
Lumsden C, WilsonE.O. (1984). Promethean Fire. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Murdock G.P. (1949). Social Structure. New York: Macmillan.
Smith W.H. (1994). Child Abuse and Family Emotional Process. Presented at the 1994 Pittsburgh Family Systems Conference and Symposium. Western Pennsylvania Family Center, Pittsburgh, Pennsylvania. Trivers R. (1985). Social Evolution. Menio Park, CA: Benjamin Cummings Publishing Co.
Wilson E.O. (1980). Sociobiology: The Abridged Edition. Cambridge, MA: The Belknap Press.
Влияние сталинских репрессий конца 30-х годов на жизнь семей в трех поколениях[48]
Кэтрин Бейкер, Юлия Б. Гиппенрейтер
Политические репрессии, которым положила начало Октябрьская революция в России, достигли своего апогея в конце 30-х годов. «Великий террор» в Советском Союзе, проводимый в жизнь широкой сетью государственного, партийного и полицейского аппарата, унес, по разным оценкам, от 20 до 40 млн. человеческих жизней (Conquest, 1990; Daniels, 1985). Этот беспрецедентный в истории XXсто-летия акт массовых убийств и преступлений продолжает переживаться и осмысливаться его жертвами (увы, немногими уже оставшимися в живых), свидетелями, а также их потомками. В нашей стране и за рубежом написаны об этих событиях многие десятки книг мемуарной, художественной и публицистической литературы (Адамова-Слиозберг, 1993; Бейкер, 1991; Волков, 1989; Гинзбург, 1991; Доднесь тяготеет, 1989; Разгон, 1989; Солженицын, 1991), исторические и социологические исследования (Франкл, 1992; Conquest, 1986; Conquest, 1990; Forche, 1993; Hochild, 1994; Malia, 1994; Remnick, 1993). На этом фоне выглядят редкими исключениями попытки научного анализа психологических феноменов, связанных с репрессиями в тоталитарных режимах: поведение и мотивация преследователей, способы физического и личностного выживания жертв и т. п. Из зарубежной литературы здесь могут быть упомянуты книги выдающихся психиатров и психологов В. Беттельхайма (Bettelheim, 1989) и В. Франкла (Франкл, 1992) авторы которых прошли через испытания нацистских концентрационных лагерей и сумели не только достойно выжить, но и проводить систематические наблюдения и потом подвергнуть их профессиональному анализу.
В отечественной психологической литературе подобные исследования практически отсутствуют. Долгое время они были невозможны ввиду тщательного сокрытия советским государственным и партийным аппаратом тайны о совершавшихся преступлениях. Информация о них сначала просачивалась через устные истории о преследованиях, доносах и арестах, шепотом рассказываемых родными и свидетелями самым доверенным близким, затем стали появляться подпольные издания рассказов и воспоминаний жертв репрессий, прошедших тюрьмы и лагеря и чудом там уцелевших, наконец, с начала периода гласности хлынул поток открытых, «разрешенных» публикаций – такими были хорошо известные этапы постепенного проникновения в сознание широких масс граждан Советского Союза и России правды о недавних политических злодеяниях, о трагедиях жертв и их семей. Наверное, нужно было пережить шок этой правды, чтобы наконец появилась готовность исследователей заняться изучением жизни семей, переживших трагедию.
1. Предмет и гипотеза исследования
Предметом нашего исследования стала «память» семьи о репрессиях конца 30-х годов. С этой целью проводились глубинные интервью с представителями третьего поколения, т. е. внуками репрессированных. Они были главными источниками собираемых сведений.
Ознакомительная версия.
