Само собой разумеется, телята гну — не единственные молодые животные, на которых нападают гиены, они готовы напасть на любого младенца, в том числе и на львенка и даже на маленького носорога. Мамаша-носорог обычно прячет своего новорожденного в густых зарослях — приблизительно в возрасте двух месяцев он уже становится гиенам не по зубам. Но одна мать с неслыханной самонадеянностью вывела на равнину крохотного месячного детеныша. Ей не пришлось долго его воспитывать: как-то утром мы увидели, что мать и детеныш окружены гиенами, — там было не меньше пятнадцати гиен из клана Когтистых скал. Подъехав ближе, мы увидели, что у малыша сломана ножка, но виноваты ли в этом гиены, нам уже никогда не узнать. Часть гиен понемногу разбрелась, но некоторые — среди них были Веллингтон, Нельсон и Бочка — оставались возле раненого малыша и время от времени подскакивали к нему и кусали. Мать, возможно защищавшая своего детеныша всю ночь напролет, становилась все более сонной; наконец Годдард, изучавший местных носорогов, пристрелил малыша и прекратил его мучения.
Два года спустя, к нашему несказанному удивлению, та же самая носорожиха появилась на равнине с другим месячным детенышем. И каждую ночь, не менее трех недель подряд, группы гиен из клана Когтистых скал изводили мать и младенца — они шли за ними по пятам, окружали их кольцом, неожиданно бросались на маленького носорога. Но на этот раз мать сумела отстоять своего малыша. Да и сам младенец, ростом не больше гиены, с курносым носиком, на котором даже еще не прорезался будущий рог, поставив хвостик торчком, неутомимо нападал на мучителей, и бдительная мать своей громадной тушей и внушительным рогом прикрывала его с тыла. Но детеныш подрос, и опасность миновала — гиены потеряли к нему всякий интерес.
Кратер Нгоронгоро славится своими носорогами: их можно найти на равнине, в тростниках, на холмах и в лесах по его склонам. Мне и в голову не приходило бояться носорогов, поскольку обычно они ведут себя мирно; бесчисленные туристы подъезжают и кружат возле них, так что, если нападать на каждую машину, можно замертво свалиться от усталости. Но вот я стала брать с собой Лакомку — он спал в фольксвагене, а я наблюдала за гиенами возле Логова Золотых трав. И как раз в это время в наши места со склонов кратера пришел «дурной» носорог. На Гуго он нападал уже три раза, и один раз тому едва удалось уйти.
Однажды вечером, когда сумерки неприметно перешли в лунную ночь, я вдруг услышала, как кто-то громко всхрапнул у самой машины. Машина стояла возле логова гиен, у меня был включен свет и горела газовая плитка — я кормила ужином Лакомку. Я сразу же выключила свет и увидела метрах в шести от машины громадного носорога. Пока я смотрела на него, он опять хрюкнул, затряс головой и стал рыть землю передней ногой. Потом он сделал несколько быстрых шажков в сторону, подняв хвост вертикально вверх. Наверное, он пытался сообразить, что за штука наша машина и как бы с ней расправиться. Любой неожиданный звук мог его раздразнить, и я не решалась включить мотор и отъехать — носорог был чересчур близко. Я потихоньку привернула газ и ухитрилась, не напугав Лакомку, уговорить его сидеть тихо, как мышь. И мы стали вместе смотреть на носорога.
Через восемь минут — они тянулись, как восемьдесят! — наш гость, помахав рогом и потопав ногами в свое удовольствие, стал удаляться. Уходя, он то и дело поворачивался и смотрел на диковинное белое существо, неподвижное и сверкавшее в лучах луны. Щенята, которые жались все время к норе, теперь столпившись за спиной у близнецов, пошли следом за носорогом. Но вскоре остановились, чтобы насладиться его «визитной карточкой» — кучей навоза, над которой курился дымок. Для щенков гиен, как и для маленьких шакалов, свежий навоз травоядных — изысканный деликатес.
Как жаль, что Лакомка не сможет вспомнить эти ночи возле Логова Золотых трав! Он часто засыпал, глядя на восходящую луну или на яркие звезды, а если просыпался, то слышал басовито-гулкое и отрывистое мычание гну или странный плачущий вой шакалов, а порой «ууууу-гуу» проходящей мимо гиены. Конечно, я делала все от меня зависящее, чтобы он не просыпался, — тогда мне было бы уже не до наблюдений. Когда он начинал шевелиться, я старалась усыпить его песенкой. Если случалось, что в такую минуту гиены тоже проявляли активность, я просто-напросто напевала свои наблюдения на магнитофон. На следующий день, прослушивая записи, мы покатывались со смеху. Представьте себе, например, как звучат на нежный мотив «Колыбельной» Брамса такие слова: «Кровавая Мэри пришла и ногу во рту принесла, а шея и морда ее в крови» или на мотив «Спи-усни»: «Нельсон истерически хихикает, когда близнецы лижут его пах».
Единственное, что грозило нарушить мирный сон Лакомки по ночам, — это неуклонное стремление каждого щенка и многих взрослых гиен подзакусить фольксвагеном. Гиены то и дело возобновляли свои попытки: они грызли и кусали фары, провода, выхлопную трубу — буквально все, к чему только можно было приложить зубы. Как-то раз Пикуль вылез из-под машины, ужасно гримасничая, тряся головой и что-то стирая с морды лапой. Причина стала ясна, когда мы поехали домой и у машины отказали тормоза: щенок прокусил тормозной шланг и попробовал тормозной жидкости!
Близнецы досаждали мне больше всех. Однажды, когда Соус грыз один подфарник, а Пикуль принялся за другой, я сделала все возможное, чтобы от них отделаться: мигала фарами, включала мотор — ни малейшего внимания! Они только туманно воззрились на меня, когда я открыла окно и застучала по кузову машины. Тогда я направила на Пикуля, который был ближе, струю аэрозоля против мух; он попятился, опасливо принюхиваясь, но почти сразу же вернулся. Наконец мне пришлось открыть дверь и высунуть ногу: Пикуль, а за ним и Соус удрали к норе и занялись там какой-то игрой, которая на время отвлекла их от машины.
Но все же чаще всего будили Лакомку не близнецы и не остальные щенки, а взрослые гиены. Когда они зажимали в своих мощных челюстях какую-нибудь торчащую металлическую деталь, а потом начинали ее выкручивать, звук был такой, словно машину раздирают на части. И хуже всех вели себя те, кто больше всех торчал около норы: Мастер Бейдж, старший сынок Миссис Браун, и Мисс Гиена. Эта парочка каждую ночь часами гостила у логова, да и играть они любили больше остальных гиен. Однажды они двадцать минут гоняли вокруг норы, вырывая друг у друга хвост гну, а в другой раз никак не могли расстаться с ярким деревянным грузовичком, который Лакомка выронил из окна машины.
Мастер Бейдж часто играл и со своим младшим братишкой Пестрячком. К тому времени Мастер Бейдж уже совсем вырос, ему оставалось только немного потолстеть, а Пестрячку едва сравнялось три месяца. Однажды Пестрячок наскочил на довольно большой и очень гладкий камень. Разинув рот до предела, он попытался захватить его, но тот был великоват, и зубы — как ни бейся! — соскальзывали. И вот в ту самую минуту, когда Пестрячок, казалось, ухватил непослушный камень, подбежал вперевалочку Мастер Бейдж, сцапал младшего брата за ухо да как дернет! Пестрячок растянулся на земле, а вскочив, снова попытался поднять камень. Но ему никак не удавалось схватить свою игрушку — Мастер Бейдж и за шиворот его трепал, и за уши дергал, и за баки таскал!
Внезапно Пестрячок бросил камень и впился в хвост мучителя. Он держался изо всех сил, опираясь на свои крепкие лапки, а Мастер Бейдж оборачивался и цапал его. Так потихоньку-полегоньку они стали отступать назад — Пестрячок все еще висел на хвосте брата. И вдруг со скоростью, на какую только были способны его короткие лапки, Пестрячок кинулся к оставшемуся без присмотра камню. Но Мастер Бейдж оказался резвее: он сам схватил камень и помчался прочь, оглядываясь через плечо и как бы приглашая поиграть в пятнашки. Пестрячок неуклюже затопал сзади, тогда Мастер Бейдж приостановился и позволил малышу ухватиться за камень, а потом уронил его на землю. Пестрячок еще раз попытался захватить камень, но как раз в тот момент, когда он почти справился с этим, Мастер Бейдж наскочил на него, сцапал камень и отбежал с ним на несколько шагов. Пестрячок бросился в погоню. Мастер Бейдж снова бросил камень — игра продолжалась.
Через некоторое время Пестрячок как будто выдохся. Он поплелся в сторону, нашел низенькое шиповатое растение и стал тянуть за ветку, пока та не отломилась. Мастер Бейдж не спускал с него глаз. Пестрячок потрепал ветку, бросил и прыгнул на нее. Тут уж Мастер Бейдж не утерпел. Он подбежал к братишке, собираясь вырвать у него ветку. Но как только он покрепче ухватился за свой конец ветки, Пестрячок бросил ветку и помчался к камню. Конечно, ему, как и прежде, не удалось взять камень в зубы, но зато, когда старший брат подскочил, чтобы отнять игрушку, Пестрячок решительно и крепко уселся на нее.
Когда щенята резвились, Миссис Браун обычно лежала поблизости. Старая Бочка тоже проводила много времени возле Логова Золотых трав, и не только ради своих щенят — ей нравилось общество Миссис Браун. В жаркие дни эта пара толстых матрон частенько брела вместе к прохладным тростниковым отмелям — освежиться в жидкой грязи. И так же вместе они приходили обратно, мокрые и измазанные илом, часа в четыре-пять вечера. Неторопливо подойдя к норе, обе мамаши заглядывали в глубину, издавая порой негромкие отрывистые низкие звуки; услышав их, щенята выскакивали на поверхность. Бочка почти всегда нетерпеливо раскапывала вход в пещеру в ожидании близнецов. Затем обе самки — каждая в сопровождении собственного потомства — укладывались в неглубоких ямках возле норы и принимались кормить щенят; трапеза продолжалась обычно час-полтора.
