которая по моей вине просочилась в текст. То, что осталось, – целиком на моей совести.
Спасибо издательству «Альпина нон-фикшн» и его главе Павлу Подкосову, которые с пониманием отнеслись к моему маниакальному желанию выпустить книжку и стать таким образом настоящим писателем. Литературный редактор Павел Руднев многое сделал для того, чтобы представить меня перед читателями менее косноязычным, чем я есть на самом деле.
Нельзя не отметить колоссальный вклад художника Олега Добровольского. Сперва он прочел весь текст и понял его так, как надо, а потом понял еще раз, но уже по-художнически, то есть так, как мне и не снилось. В результате его иллюстрации рассказывают параллельную историю, следить за которой, на мой вкус, даже интереснее, чем за текстом.
Наконец, большое спасибо моим добрым соседям по поселку, и в первую очередь Коле Александрову и Саше Грабарю. Один из них непосредственно способствовал выходу книги, а другой просто приходил в гости и сидел. И то и другое очень помогло. Тут, наверное, самое время остановиться, чтобы не уподобиться чеховскому персонажу, который велел «кланяться всем! Всем!». А о самых близких людях я тут упоминать не стану, потому что очень глупо обращаться в печати к тем, с кем вообще-то можно всегда поговорить по душам. Если не нашел времени это сделать – ну что ж, сам дурак.
Рекомендуем книги по теме
Парадокс пениса. Уроки жизни из мира животных
Эмили Уиллингем
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Джон Гриббин, Мэри Гриббин
Разные: Мужское и женское глазами приматолога
Франс Де Вааль
Евангелие от LUCA: В поисках общего предка всего живого
Максим Винарский
A stupid man's report of what a clever man says can never be accurate, because he unconsciously translates what he hears into something he can understand (Russell В. A History of Western Philosophy. New York: Simon & Schuster, 1947).
Обе поговорки таят в себе загадку. Crook – это, в сущности, тот же hook, то есть крюк, и не очень понятно, где здесь альтернатива. Что касается «катанья», это, как пишут знающие люди, нечто вроде глажки белья. Никто мне пока не объяснил, чем поможет глажка, если стирка отчего-то не задалась. – Здесь и далее, если не указано иное, прим. авт.
Наверное, для самых въедливых читателей здесь придется сказать, почему необходимости перемешивать мутации самой по себе недостаточно, чтобы объяснить секс. Дело в том, что если, к примеру, у каждого организма в среднем есть одна вредная мутация, то это вовсе не значит, что все организмы испорчены мутациями: у кого-то наверняка окажется больше одной мутации, а кому-то не достанется вовсе. Статистики в таких случаях говорят, что число мутаций «распределено по Пуассону». Если мутации начать перемешивать посредством секса, то в предельном случае мы все равно не получим ничего лучшего, чем то же самое распределение Пуассона: особей, свободных от мутаций, окажется ровно столько же, сколько и при классическом мутагенезе. Чтобы секс оказался полезен, изначальное распределение мутаций должно быть каким-то способом сжато или обрезано – тогда секс сделает разброс более широким и тем самым окажется полезен. Именно так и работает гипотеза Кондрашова.
Надо признать, что «ландшафты приспособленности» обычно изображаются наоборот: эволюция стремится не в низины, а к вершинам и останавливается на ближайшем пике (даже если это далеко не Эверест), потому что с вершины куда ни шагни – приспособленность уменьшится, и отбор за это накажет. Тогда весь процесс эволюции выглядит как восхождение от более вероятных состояний к менее вероятным (или, согласно Докинзу, «восхождение на гору невероятности»). Но мне показалось, что аналогия с водой нагляднее. Все же вода, как и эволюция, течет сама, а для восхождения к вершинам надо прилагать сознательные усилия – такого эволюция не может.
Насчет мечехвостов надо оговориться: по мнению палеонтологов, они очень даже меняются, просто надо быть палеонтологом, чтобы расценивать эти перемены как существенные. За деталями отсылаю к книге Андрея Журавлева «Похождения видов».
Из этого упрощенного пересказа может сложиться впечатление, будто вся проблема «двойной цены» сводится к тому, что самцы не умеют метать икру и откладывать яйца. Основу недоразумения заложил сам Мейнард Смит, когда использовал выражение «двойная цена самцов». Однако бесполезность самцов – излечимый недуг: надо просто, чтобы наша сексуальная пара оплодотворяла друг друга симметричным образом и оба партнера приносили потомство. Именно так поступают очень многие живые существа вроде дождевых червей или садовых слизней. Более того, можно предположить, что именно так обстояли дела у тех древних созданий, которые первыми вздумали перемешать свои гены посредством секса (конечно же, самцы и самки появились в этой истории существенно позже). Увы, такой «экзогамный гермафродитизм» не снимает проблему: «двойную цену» придется платить всякому, у кого в процессе размножения аллельные гены расходятся к разным потомкам, потому что мутантный ген, который восстанет против подобной практики, перейдет ко всем потокам, а не к половине. Именно поэтому, чтобы избежать путаницы, сейчас чаще говорят не о «двойной цене самцов или секса», а о «двойной цене мейоза».
Супрессией называют мутацию, которая подавляет действие другой мутации. Сама первая мутация никуда не девается, но организм выглядит и ведет себя так, как будто никакой мутации не было.
В первоначальном варианте этой главы я рискнул объявить принцип Бейтмана едва ли не полной чепухой, не описывающей никакой реальной ситуации в природе, зато очень удобной для построения всевозможных идеологических наворотов – сексистских, феминистических или каких вам заблагорассудится. Научный редактор, отличающийся, вообще-то, сдержанностью и терпимостью, бескомпромиссно восстал против этого воззрения. Он справедливо заметил, что мое видение ситуации – тоже не более чем идеологический наворот, только на этот раз леволиберальный. На мой призыв «не упрощать» он заметил, что в биологии упрощение – часто единственный путь к пониманию. Разумеется, если принцип Бейтмана помогает отыскать путь к познанию устройства природы, такое упрощение имеет огромный смысл. «На самом деле все гораздо сложнее» – присказка недоучек, не способных применить свои маленькие серые клеточки для систематизации наблюдений, отбросить все поверхностное и сосредоточиться на поисках главного. Однако научная популяристика обращается не к ученым, а к широкой публике, и мой призыв «не упрощать» относится не к науке, а к выстраиванию читателем собственной картины мира для ежедневного употребления. Вот тут, мне кажется, упрощать не надо. Люди с упрощенной картиной мира принесли и приносят человечеству немало зла.
В этих расчетах, конечно, есть доля лукавства: по мере взросления самцы увеличивают свои шансы перейти в касту гаремообладателей, так что по итогам, вероятно, потомство оставляет значительно большая доля особей, чем 1/25. Кроме того, даже самые захудалые самцы могут рассчитывать на случайный секс и, как следствие, внебрачного морского слоненка.
Опять немного лукавства ради красного словца: для тех, кто внимательно читал главу о принципе Бейтмана, должно быть совершенно ясно, что такая ситуация вполне ожидаема для тех видов, у которых отцы вносят в потомство высокий родительский вклад. В человеческих культурах нередко украшают себя как мужчины, так и женщины: видимо, у нас родительский вклад полов примерно равен.
На самом деле Уоллес был человеком XIX века, и в идее полового отбора его возмущало еще одно обстоятельство: восхищение самки павлина прекрасным хвостом самца – феномен эстетический, то есть явление духовного порядка, а потому не должно иметь никакого отношения к низменной биологии. Такие эмоции живы
